Слово «куделька» впиявилось в щеку фантомной болью. Может, у них, Есмарей, присказка такая? Насчет объяснений он ответить не успел – Игнат уже втащил Марину обратно в комнату и захлопнул дверь.
Только бы хватило ума не врать… Не протягивать хлеб истощенному от голода, чтобы тут же сожрать его самому. Не давать надежды, которая и не надежда вовсе, а оборвавшаяся веревка, которую немедля заменят новой. Северьян прислушался. Различил: «Двоедушник… я покажу. Только не кричи». Стало спокойней. Он ушел в кухню, в чужом холодильнике отыскал бутылку ледяного радлера и – понял, наконец, ради чего здесь оказался.
Слегка заветренный срез сервелата влажно поблескивал с нижней полки всеми своими жиринками. Северьян от счастья едва не прослезился. Желудок, изредка полнившийся Викиным веганским силосом, призывал скорее оттрапезничать. Но Северьян гурмански не спешил. Уткнувшись носом в срез, он глубоко втянул в себя аромат костей, субпродуктов и отходов мясопроизводства. Достал тарелку и нож. Положил перед собой колбасный огрызок, вознамерился нашинковать его тончайшими слайсами, но вместо задубевшей сервелатной плоти лезвие резануло воздух.
– Гори в аду, – не расстроился Северьян и, обхватив колбасу уже приятно скользкими пальцами, собрался ее куснуть.
Хлопнула дверь. Вожделенное яство выскользнуло и покатилось под стол, на глазах обрастая пушистой шубкой.
Марина вскрыла бутылку радлера, подцепив крышку за кольцо, будто чеку гранаты, и разом опустошила ее на треть.
– Докажи!
Северьян даже уточнять не стал – досада за испорченную трапезу была велика. Пожевав вместо колбасы собственный язык, он шагнул в полупуть.
И наступила тишина. Громкая до глухоты, нежелания слышать что-то, кроме нее. В плеске речной воды, шуршании песка, крике ночной птицы со склона отчетливо различался ответ на все его незаданные даже самому себе вопросы: как бы ни была глубока твоя обида, как бы ни кровоточила рана, если что-то действительно нужно тебе, важно, ценно – не сдавайся. Кажется, хватит уже, пожалуйста. Отборолся, отвоевал, а тут снова?.. Да. Может, еще и не раз. Мы устали еще до рождения. Шагаем по улицам, и за каждым – тянется, тянется, тянется сукровицей следок… А если мы все устали, все мы одинаково устали настолько, что нет сил голову поднять, – не то что смотреть друг на друга, не то что слышать, – значит, вообще все зря. Потому что мы никогда и не встретимся, не посмотрим друг на друга, не поговорим. Знаешь, ты знаешь, все всегда заканчивается хорошо. А если не хорошо, значит, еще не конец. Знаешь…
– Все закончится СМЕРТЬЮ! – не выдержал и выкрикнул он прямо в воду эту, в песок, птице этой блаженной. – Я умру, умру, умру, ясно?
«О-о-о!» – откликнулось эхо.
– Отец Северьян…
Голос испуганный. Слышал.
– Батюшка…
– Не отец я тебе, говорил же. Нет во мне веры, и смирения тоже нет. Интернет-магазин фабрики «Софрино», тридцать косарей, пыль в глаза, вот и весь тебе батюшка!
– Ладно, ладно, – опешил Игнат. Даже руки поднял, будто Северьян мог его своими словами пристрелить. – Вернитесь, пожалуйста. Она… поверила.
Марина стояла там же, где он ее оставил, и выглядела просветленно. Притихла, глаза горят, и смотрит так, будто перед ней вовсе не никчемный ряженый священник, а существо крылатое и божественное. Только б на колени не упала и не начала молиться… Он представил, как эта девчонка с обкусанными губами, запинаясь от нетерпения, твердит заученные слова и смотрит, смотрит на него снизу вверх своими ведьмовскими глазищами, и понял, что от подобного зрелища не отказался бы.
