Город - страница 4

На остановке в трамвай входят трое портовых рабочих. Все такие здоровенные, что не помещаются на сиденьях – стоят в проходе, настоящая толпа великанов. Я тайком приглядываюсь, но про нужную остановку не спрашиваю.

Трамвай поворачивает, и дождь мгновенно исчезает, как будто кулисы раздвинули. Уже вечер: карандашные, розово-синие сумерки опускаются на город. Мы набираем скорость, отчаянно дребезжим, звеним на всю улицу, рабочие улыбаются.

– Смотри, – говорит мне один из них, указывая рукой.

За мокрым окном – небольшой круглый сквер с очень старым дубом в центре. Дуб красив и огромен: могучие ветви, прихотливые узоры крепкой коры, тяжелые изумрудные листья. Он мелькает в окне всего на секунду, но и потом еще долго кажется, что трамвай едет в тени его кроны.

Дома, под кухонным окном меня дожидается лужа – настоящий океан, в котором отражается небо с отблесками заката и плавают занесенные ветром листья. На подоконнике лежит монетка и промокшая, в расплывшихся чернилах, записка .

На следующий день я организую засаду. Открыв окно и поставив кофе на огонь, я прикрываю дверь кухни и сажусь под ней. Гляжу в замочную скважину.

Кухня пуста. Слышу, как гудит на сквозняке газовое пламя. Как из крана капает вода. Как кричат вдалеке чайки.

Кофе сейчас выкипит, а я буду сидеть под дверью дурак-дураком.

Но в тот момент, когда над краем турки поднимается коричневая пена, в окне вдруг мелькает темный силуэт. Я неуклюже вскакиваю, распахиваю дверь…

На кухне никого, в проеме окна – светло-серое небо и крыши домов. И кофе нет, но на столе стоит маленькая, с большой палец руки, деревянная статуэтка.

Она очень здорово сделана, эта фигурка, и я долго ее рассматриваю, верчу в руках и провожу кончиками пальцев по гладкому дереву. Если смотреть с одной стороны, то фигурка – старичок в халате и колпаке, с хитрыми круглыми глазами и бородой. А если смотреть с другой, то старичок превращается в ворона. Колпак – это клюв, а рукава халата – прижатые к телу крылья. Удивительная вещица!

Налюбовавшись, я снова ставлю кофе и заправляю бумагу в печатную машинку. Надо систематизировать имеющиеся факты.

Но ничего не систематизировалось. Он появился из окна. По веревке спустился? Смешно. По водосточной трубе? Она метрах в трех от окна. И главное, скорость. За то время, что я открывал дверь, невозможно было сделать ничего из того, что успел мой гость: выключить газ, перелить куда-то кофе, оставить статуэтку и сбежать.

Я скрутил себе папиросу, сунул в карман пальто ворона-старичка и вышел из квартиры.

Фасадом дом мой выходит на широкий бульвар, обсаженный раскидистыми тополями и каштанами. Я прошелся по нему взад-вперед, оглядывая окна, водоотводные трубы, балконы. Нашел свое окно – единственное открытое. Ничего, что объясняло бы стремительное появление и исчезновение гостя, я не увидел.

Тогда я сошел с бульвара и по узкому переулку вышел на заднюю сторону. Здесь дом выходил на пустырь, заросший исполинскими лопухами и репейником. Пустырь был просторный, свободно раскинувшийся под диким небом. Только три дома редкими зубьями создавали ему границы. По вечерам здесь носились с ликующими воплями дети, рассекая сумрак белыми улыбками, но сейчас пустырь был тих и пуст.

Дом мой с изнанки казался брошенным. Глухая стена из темно-красного кирпича, по низу обведенная мутной каймой из сливающихся рисунков и надписей. Рисунки простирались на высоту человеческого роста, а дальше, до самой крыши, был только пустой кирпич. У подножия дома приткнулась маленькая трансформаторная будка. Я увидел на ней какой-то яркий белый мазок и подошел. На сером металле красовалась надпись: «Пока мы спим, они живут».