Города богов - страница 6
Смешав пихтовую живицу с отваром из корней и соцветий дельфиниума, Геродот густо намазал мазью побритые места на теле жены. Только после этого помог ей надеть чистый хитон.
Несколько дней Поликрита мрачно молчала. А он окружил ее заботой и вниманием. Однажды вечером саммеотка расплакалась. Вслед за слезами рекой полились и слова.
Поликрита сквозь рыдания рассказала мужу, как отдалась вакхическому буйству. Как, пьяная и безутешная, металась по лесу в поисках медведя или льва. Но хищники не посмели тронуть человека, в которого вселился Дионис.
Как кричала от тоски в чаще ельника. Зеленые лапы хлестали ее по лицу, корни цеплялись за ноги, а вакханка в ярости на богов ломала о деревья замшелый хворост и царапала ногтями кору на стволах.
Наконец, когда Дионис тихим белесым облачком растворился в буреломе, она побрела в сторону дома. По дороге ела ягоды и пила воду из торфяных ям.
Геродот обнимал жену за плечи, гладил по руке и тихо повторял: «Ничего, хорошая моя… Ничего… Проживем без детей…» Она скулила от жалости к себе, просила Геродота простить ее… Постепенно затихла и к полуночи заснула…
Поликрита теперь каждое утро ходила на песнопения в Герайон, занималась уборкой в храме под руководством ризничего-неокора, а на Гамелии прислуживала жрицам вместе с гиеродулами – храмовыми рабами.
Из денег, которые Геродот зарабатывал в порту поденной работой, саммеотка покупала дорогую пшеничную муку, чтобы напечь богине медового печенья-пемматы в форме маленьких кукол. Однако Волоокая не спешила подарить ей радость материнства.
Когда супруги уже отчаялись стать родителями, Поликрита наконец понесла. Геродот воспрял духом. Он перестал покидать жену ради долгих поездок по островам Эгеиды и начал больше времени проводить дома.
Теперь вечерами галикарнасец сидел на медвежьей шкуре перед очагом с пачкой папирусных листов возле бедра или уже склеенным папирусным свитком на коленях, записывая по памяти то, что услышал от кикладских и спорадских эллинов о войне с персами. В такие минуты морщинки на его переносице разглаживались.
Поликрита тоже повеселела. Она молилась домашним богам-апотропеям, чаще всего обращаясь к покровительницам материнства: Гере Сотейре, Великой матери Деметре и титаниде Латоне. На алтарь Геры подсыпала свежего зерна, а в лампаду перед образом Деметры подливала масла.
Наконец, пришло время рожать, но Поликрита стала все чаще морщиться, держась за живот. Когда у нее по бедрам потекла кровь, испуганный галикарнасец бросился в часовню Асклепия.
Пока повитуха с помощницей раскладывали на сундуке приспособления для родоразрешения: сосновые палочки конической формы, наполненный жиром бронзовый дилататор, восковые свечи, мешочки с египетскими квасцами и чистую ветошь, он налил из котла горячей воды в медный таз-лутерий.
Увидев, что взволнованный муж топчется у изголовья кровати, повитуха всплеснула руками: «Уходи!.. Чего встал…» Помощница вытолкала его из мазанки.
Галикарнасец нетерпеливо ждал крика ребенка, однако в доме было тихо. Тогда он рывком распахнул дверь. Обе женщины с безнадежным видом застыли перед роженицей. Рядом с кроватью лежал окровавленный сверток. С тюфяка свесилась рука Поликриты – бледная, безжизненная… Геродот все понял…
Солнце скрылось за Ампелом. В затухающем пламени заката вершина горы светилась багрянцем. Ночной бриз печально шевелил ветви пиний. Чайки все реже вскрикивали в небе.