– Папа споет, у него замечательный голос, а мы с тобой испечем торт и забьем молочного поросенка. Можно переделать мамино платье, а медовый месяц мы с Мишелем проведем здесь, как поступили мама и папа.
– О моя девочка!
Если Анна начинала плакать, остановить ее было невозможно.
– Когда свадьба? – Граф до сих пор не выпустил руку Майкла. – Назовите день.
– В субботу, в восемь вечера.
– Так скоро! – взвыла Анна. – Зачем такая спешка?
Граф хлопнул себя по бедрам: его посетило вдохновение.
– Откроем бутылку нашего лучшего шампанского и, может, еще бутылку коньяка «Наполеон»! Сантэн, малышка, где ключи?
На этот раз она не смогла ему отказать.
* * *
Они лежали в объятиях друг друга в своем гнезде из одеял, и Майкл, запинаясь, пытался объяснить ей смысл нового приказа по эскадрилье. Она не вполне понимала его ужасающие последствия. Поняла только, что Майклу грозит страшная опасность, и крепко прижала его к себе.
– Но ты ведь будешь в день свадьбы? Что бы ни случилось, в день свадьбы ты придешь ко мне?
– Да, Сантэн. Приду.
– Поклянись, Мишель.
– Клянусь.
– Нет! Нет! Клянись самой страшной клятвой, какую только можешь придумать!
– Клянусь жизнью и любовью к тебе.
– Ах, Мишель!
Она вздохнула и снова, наконец удовлетворенная, прижалась к жениху.
– По утрам и вечерам я буду смотреть, как ты пролетаешь, и встречаться здесь с тобой каждую ночь.
Они торопливо, с безумием в крови занялись любовью, как будто пытались поглотить друг друга, и эта ярость изнурила их, так что они уснули, сжимая друг друга в объятиях. Сантэн проснулась поздно. В лесу уже кричали птицы, в амбар пробивались первые лучи рассвета.
– Мишель! Мишель! Уже почти полпятого.
В свете фонаря она взглянула на золотые часы, приколотые к блузке.
– О Господи! – Майкл, еще не вполне проснувшийся, начал торопливо одеваться. – Я пропущу утренний патруль!
– Нет, если отправишься немедленно.
– Но я не могу тебя оставить.
– Не спорь! Иди, Мишель! Иди быстрей.
* * *
Всю дорогу Сантэн бежала, оскальзываясь на грязной тропе, но полная решимости быть на холме, когда пролетит эскадрилья, и помахать летчикам.
У конюшни она остановилась, отдуваясь, держась за грудь в попытках отдышаться. Шато в предрассветной темноте походил на спящего зверя, и Сантэн испытала облегчение.
Она медленно прошла по двору, давая себе время успокоиться, и внимательно прислушалась у дверей, прежде чем зайти в кухню. Стащив грязную обувь, сунула ее под печь, на место для просушки, и поднялась по лестнице, стараясь держаться поближе к стене, чтобы под босой ногой не скрипнула половица.
Ее вновь обдало волной облегчения – Сантэн раскрыла дверь своей комнатки, вошла и неслышно закрыла ее за собой. Обернулась к постели и удивленно застыла: вспыхнула спичка, занялся фитиль, и комнату озарил желтый свет.
На ее кровати, накинув на плечи шаль, сидела Анна, которая зажгла фонарь. Ее красное лицо под кружевным ночным чепцом было неподвижно и грозно.
– Анна, – прошептала Сантэн. – Я все могу объяснить. Ты не сказала папе?
Тут скрипнул стул у окна, и Сантэн, повернувшись, увидела, что там сидит отец и зловеще смотрит на нее единственным глазом.
Она никогда не видела на его лице такого выражения.
Первой заговорила Анна.
– Моя малютка по ночам, как шлюха, бегает за солдатами.
– Он не солдат! – возразила Сантэн. – Он летчик.
– Разврат, – сказал граф. – Девушка из рода де Тири ведет себя как продажная девка.
