– На ярмашну сторону сойди, увеселения там всяческие в избытке! Пуделями потешимся, и калашный ряд не минуем!
– Тем и буде, подходи опосля утренней литургии! Удержать меня терь и прикащику не властно…, – крепко пожав руки молодого человека, Туся юркнула в дверь.
***
Вечереет, сыплет снег. По безлюдной городской улочке, освещённой тусклыми фонарями, бредёт пьяненький Яков. Его нагнал закрытый экипаж, выскочили Сизый с Фиксой, схватили и затолкали внутрь. Извозчик подстегнул кобылу и экипаж скрылся в первом же тёмном переулке.
– Кто вы такие и на кой ляд я вам? – успел вскрикнуть Яков, но в тот же миг получил удар в поддых.
– Кто мы – тебе ни к чему!
– Ежали денег… и рубля не наберу? – откашлялся Яков.
– Лавье на опосля… Открой-ка нам, што ведаешь о купце Скородумове? – Фикса прижал Якова, поднёс к его горлу нож.
– Чай ничего не знай… Оне птица не маво полёту…
– Подо што барабаны клепал? – напирает Сизый.
– Экие жа барабаны? Не было оного…
– Сундуки дорожные клепал? – выдал Фикса.
– Откель жа знать-те? Труд мой столярный, а в тайности посвящаться и непошто? Подрядился – сделал, и вся недолга…
– Ишь, не знай он ничего! Выкладай, што промеж заказу молвлено! – Сизый тоже достал нож, подоткнул к горлу Якова. В полном испуге столяр запричитал, что на язык легло:
– Чай што? Барахлишко свезти в лы́сковско имение, художества всяки, посуду серебряну али золотишко мал-мала?
– В лысковское, баешь? – задумался Фикса.
По всей видимости, умерщвлённый Яков был вывален из экипажа в тёмном переулке.
***
Во дворике дома Скородумовых возле бокового входа для прислуги стоит грузовой автомобиль: кузовок из толстого морёного дерева окован для усиления стальной лентой, а поверху приспособлен фургончик из крашеной вагонки. Несмотря на студёную зиму, кабина в силу тех времён открытая: под нависающим козырьком различима рулевая колонка и двойное сиденье в виде деревянной лавки для шофера с пассажиром.
Под руководством Кирилла идёт погрузка в фургон. Пока два подсобника втаскивают большие окованные сундуки, купчиха прикрикивает на Тоську с помощницей, сволакивающих из особняка тюки и складывающих их возле колёс грузовика.
– Суетятся купчишки, скоро в дорогу сорвутся, по всему?
Фикса, подглядывавший через щель приоткрытых ворот, сплюнул по-жигански, и в тот же миг запрыгнул в экипаж.
***
Сумерки. Шумно вьюжит снежная позёмка. Средь всхолмлений по заснеженному большаку катит скородумовская карета в упряжи из двух лошадей. На отдалении впереди стрекочет грузовичок FIAT. Шофёр Гордей в ватных крагах, овчинном тулупе, утеплённом кожаном шлемафоне и круглых герметичных очках. Рядом кутается в меховой шубе Кирилл Скородумов.
– Не зябко тебе, Кирила Матвеич?
– Зяби не чую, а в кювету вывалиться опасаюсь…
– Жмись ближе и хватись крепше… Грабиловку огинули, а тут до Кстова верста с два перста… Не успеешь оглянуться, уж и Лыскова будет…
Кирилл вцепился в какой-то рычаг и крепко держится.
– И помысла не было, што поездка на эком тарантасе так утомительна… Надо-те было к родителям подсесть…
– Сидушки бы хоть сенные припасти, тады и черёсла поберегли…, – подсмеивается Гордей.
– Не привыкший я к оным диверсиям…
– А я попривыкший… Два годка отшоферил при артбригаде, а по ранению прошлой осенью отписан от службы…
– Награды чай имешь?
– Медали «За отличну мобилизацию» имею и Георгиевку четвёртой степени «За храбрость»! – возгордился шофёр.
