ририка, раскинув крылья, зазывающе покачивалась на длинной витой цепи. Эта птица служила опознавательным знаком заведений особого рода — тех, что посещали только мужчины.
Я обогнула строение справа, нырнула в узкую боковую дверцу и с облегчением стянула с головы капюшон. В доме было пусто, жизнь здесь начиналась с закатом, а сейчас его обитательницы отсыпались. Пересекла холл, миновала цветочную арку, остановилась у третьей по счету двери, постучалась и, получив разрешение, вошла.
— Элис… — Грузная женщина с цепким, по-мужски жестким взглядом, отложила ручку, отодвинула стопку бумаги и приветливо махнула мне рукой. — Проходи, садись, рассказывай.
В этой фразе была вся Толла — прямая до резкости, чуть грубоватая, не склонная к пустым разговорам, лишним церемониям и трепетным чувствам. Железной рукой управляющая «Гнездышком». Но именно она, без лишних слов и обещаний послала сына прошлым вечером встретить и проводить меня до дома. И как раз к ней, своей старшей сестре, после того, как в городе немного утихло, и привела Уна дочь хозяйки за советом.
Я давно знала, что у маминой верной служанки в Кайнасе живет овдовевшая родственница, но даже не представляла, чем та занимается. Впрочем, в нашу первую встречу меня это меньше всего интересовало, а потом перестало вообще беспокоить. Слишком сильно изменилась жизнь, чтобы волноваться по такому поводу.
Помню, как я сидела тогда на этом самом месте, дрожащими руками сминая ткань юбки. Время от времени подносила к губам чашку с горьковато-терпким настоем и рассказывала о наших невзгодах. О том, что не успели вовремя бежать из столицы, о болезни мамы и беременности невестки. О том, что жених погиб, а от отца и брата нет известий. О том, как нас обманул скупщик. О долге мяснику и другим лавочникам. О работе, которая нужна, как воздух.
Толла ни разу не перебила, слушала внимательно, сосредоточенно. Хмурилась.
— Давай начистоту, девочка, — начала она, когда я, наконец, замолчала.
В отличие от сестры, хозяйка кабинета не называла меня госпожой и сразу перешла на «ты». Но ее обращение не обижало, наоборот — в нем чувствовалась такое-то особое родственное расположение, близость.
— Ты говоришь, что ищешь какое-нибудь занятие… Хорошо… А что ты умеешь? Музицировать? Петь? Красиво одеваться? Поддерживать светский разговор? Вышивать картины, читать книжки? Вести хозяйство большого дома, загородного имения? Прости, дорогая, но это никому не нужно. У людей сейчас не так много денег, чтобы тратить их на праздные развлечения, а ничего путного ты не умеешь.
— Я готова делать то, что все, — заверила торопливо. — И быстро учусь, правда.
— То, что все… — прищурилась женщина. — Думаешь, это просто? Ты не прачка, не кухарка, не служанка, и не сможешь качественно выполнять их обязанности, а неумеху никто терпеть не станет. В Кайнасе достаточно ловких молодых девушек, которые нуждаются в работе и согласны на любую плату. Ты даже нянькой не устроишься. Воспитательницей, наставницей – да, но не нянькой, а учителя сейчас не требуются. Позже… через полгода… год… жизнь наладится, все вернется в прежнее русло… Но деньги тебе, как я понимаю, нужны не через год, а сегодня.
Я отвернулась, сдерживая слезы. Я не стану плакать… не стану.
— Элис, скажу откровенно, ты совершенно бесполезна. Я тебя даже к себе бы не взяла. Да, девственницы вызывают интерес у мужчин. Но невинность теряется за одну ночь, а что потом? Мои девочки помогают клиентам расслабиться, отдохнуть, хоть на время забыть о том, что происходит. Они веселят их, развлекают, а ты… Даже если и пересилишь себя, до конца так и не привыкнешь и тоскливо-жертвенной миной всех клиентов распугаешь. Я не собираюсь рисковать репутацией «Гнездышка», даже ради тебя.
