И ее тигриные выразительные, плотские глаза безо всякого удовольствия (как мне помнилось) скользнули по моей фигуре, пренебрежительно застряв на доли секунд на моих родных глазах.
А ведь как играет, стервозная дама, ведь актриса же, а сама без меня ни шагу.
Любит потому что…
Потому что я свет в ее окошке.
Потому что, когда грязь и искренняя пошлость возле, подле, вблизи – кругом, – ей нужна отдушина, чистый незамутненный чистоганом взгляд, взгляд ее ленивого мужа, который по какой-то странной случайности вдобавок еще и детский писатель, сочинитель детских безобидных историй и приключений.
– Ты у нас, папулечка, талантище! А за это тебе многое прощается. Был бы ты обыкновенный – ты бы у меня бегал. Я бы тебя научила, как делаются деньги. Сиди уж, сиди. Думай свои детские сказки.
И прошел почти год со дня основания нашей утешной семейной фирмы. И я почти привык. И понапрасну не третирую свои воображательные способности.
Зато в последние месяцы самым пунктуальным образом участвую в сновиденческих обрядовых казнях. В этих обрядовых снах мне жить совершенно не страшно, совсем напротив, там я занят или, точнее, привлечен на весома ответственную службу – я служу Государственным исполнителем приговоров, которые исключительно подразумевают смертную казнь через четвертование при прямой телевизионной трансляции.
Я самым тщательным образом, не без профессиональной грации привожу в исполнение высшие наказания, которые вынесли члены Присяжного Демократического Суда Священной Демократической Империи-к о л о н и и. Впрочем, слово «колония» в официальных бумагах не употребляется. Это второсортное словечко в основном фигурирует в пресс-устах патриотической оппозиции, и…
А впрочем, я ни черта не понимаю в этих сновиденческих политических дебатах, и головной боли мне вполне достает на разрешение моих личных проблем.
А сейчас я спешил по скромно освещенной улице к дому, где меня ждали: жена со своей профнепригодной брезгливостью и наш гость, наш Высокий гость, которого самым подлым манером обидели, отказавшись позабавить его шаловливой эротической игрушкой-утехой, и который теперь вынужден сидеть в добровольном заточении в ванной комнате, в печальном уединении с душистым заграничным напитком под псевдонимом «мартини», угрюмо размышляя в этом удушливо-кафельном карцере на тему бюрократизма и эгоизма чистой воды: успели-таки проникнуть-просочиться даже в такие интимные сферы услуг… Даже сюда коммунистическая бацилла поселилась и стала прививать свою богомерзкую мораль!
Дом, в который я торопился, был типичным домом сталинской постройки, то есть имел вид самый примечательный, с пообносившимися кирпичными щеками-брызжами-эркерами и парадным ступенчатым подъездом, – этим торжественным входом еще успели попользоваться жильцы, живущие в славную пору, когда, проснувшись поутру от бодрого советского радиогимна, совершали физическую и общеоздоровительную процедуру под названием «физзарядка» и, откушавши самодеятельную глыбистую простоквашу, получаемую из позавчерашнего молока, спешили на коммунистическую осязательную службу, выхватывая из почтового ящика совершенно девственно свежую, пахучую, липкую газету Центрального Комитета со здоровущей луноликой, лучащейся отцовским оптимизмом физиономией Никиты Сергеевича и репортажем-речью его на полполосы и затем шустро-студенчески сбегая или важно-директорски шествуя вниз по ступеням парадного крыльца.
