Государство чувств. Ориентирование во внутреннем мире - страница 22

Непростая, парадоксальная притча о блудном сыне в Евангелии намекает нам на возможную силу и своеобразие отцовской любви. Дорасти в своём чувстве до возможности разрушить свои собственные внутренние схемы – это проблема именно отцовской любви, особенно когда речь идет о любви к сыну – ведь сталкиваются две мужские индивидуальности.

Это ещё один пример асимметрии родственных чувств. Но чем больше мы будем углубляться в область таких различий, тем меньше сможем высказать обобщённых суждений. Попробуйте уподобить отцовское чувство к сыну и материнское чувство к дочери – и уподобление это незамедлительно растворится в различающих особенностях. Нам придется обратить внимание на соотношение мужского и женского начала в каждой человеческой душе, будь то мужчина или женщина, и на многое другое… Поэтому нет оснований надеяться (или беспокоиться), что кто-то умный изложит нам все проблемы нашей душевной жизни, а в приложении приведёт их решения. Каждому из нас приходится быть в круге собственной жизни по-своему мудрым.

Посреди большого портового города, на площади, которая была совершенно пуста – видимо, по причине раннего утра, – ко мне навстречу шагал совершенно незнакомый человек. Но он не шёл, он почти бежал, будто спешил на долгожданную встречу со мной, будто знал меня тысячу лет. На нём были странные развевающиеся одежды, вполне созвучные старинным домам, окружавшим площадь, высокой ратуше с колоколами и фигурным флюгером, брусчатой мостовой и парусникам в порту.

– Добрый день, добрый день! – заговорил он, приближаясь, и протянул мне руку.

Обмениваясь с ним рукопожатием, я почувствовал прикосновение шероховатого металла, слегка скребнувшего по коже ладони. Действительно, незнакомец держал в руке небольшую пластинку. Теперь он всматривался в неё, и я заметил, что по маленькому экранчику на пластинке бежит текст. Лицо незнакомца выражало неподдельный интерес и к тексту на пластинке и ко мне. Свободная рука его легла мне на плечо, и, кончив читать, он притянул меня к себе и крепко обнял.

– Ужасно рад тебя видеть, дядюшка, – произнёс он с жаром, и доброе, чуть полноватое лицо его просияло.

Он был, без сомнения, гораздо старше меня, и обращение его окончательно повергло меня в недоумение. Заметив это, мой новоявленный племянник покачал головой:

– Вот что значит ходить без генитайзера: своих не признаёшь. А у нас ведь общие дед с бабкой! У меня в тридцать шестом поколении, а у тебя в тридцать пятом. Так что ты мне дальний, но дядюшка. Ну, идём, идём, пора уже к завтраку. Да и с остальной роднёй познакомиться надо, а это ведь работа нешуточная.

Он повёл меня к себе домой – по оживающим улицам старинного города. И каждый, кого мы встречали по дороге, пожимал мне руку со знакомым уже шероховатым прикосновением, и с каждым рукопожатием у меня становилось на одного родственника больше.

Чувства к родителям (чувство сына к матери, сына к отцу, дочери к матери, дочери к отцу – и всё это довольно разные чувства), казалось бы, должны иметь основательный природный фундамент. Достаточно дать простор такому чувству – и оно сохранит свою силу и активность навсегда. Месяцы общей жизни с материнским организмом, годы детства, воспитание должны были бы определить этим чувствам особое место в человеческой душе. Но социальный опыт человечества показывает, что все эти предпосылки не так уж сильны. Чувства к родителям обычно нуждаются в сознательной внутренней поддержке, а без неё судьба их довольно неопределённа, хотя чувства эти не менее важны для людей, чем родительские. Недаром человечество издавна придавало такое значение почитанию предков. Недаром остриё религиозной мысли устремлено к образам Отца и Матери.