Незаметно наступил ноябрь. Михаил Алексеевич ежедневно просматривал составляемые его чиновниками обзоры зарубежной прессы и не пропускал ни одной публикации с новостями о «Парсифале». Газеты писали, что Общество почитателей Вагнера в Баварии ходатайствовало о принятии специального закона, продлевающего за Байройтом исключительные права на мистерию. К удовольствию Толстого, закон этот принят не был.
В Берлине, Франкфурте-на-Майне, Лондоне, Мадриде, Праге, Будапеште – везде шла активная подготовка к премьерным представлениям «Парсифаля». В Лондоне за право постановки боролись сразу два театра: «Ковент-Гарден» и крупнейший мюзик-холл «Колизей». Толстой представлял себе, как лучшие оперные дома мира вступили в своеобразное соревнование: чья сцена покажет «Парсифаля» первой после Байройта. В этой гонке явным аутсайдером выглядел получивший разрешение цензуры петербургский Театр музыкальной драмы. Михаил страстно хотел разузнать, как обстоят дела с первым русским «Парсифалем», и даже направил в театральный мир своего «шпиона» – жену Мари. Она быстро установила, что режиссёр Лапицкий ещё не приступал к репетициям. Эта новость повергла Толстого в глубокое уныние.
Утром 3 ноября в Главном управлении по делам печати произошло невиданное событие. Обычно вызывавший подчинённых к себе в кабинет, граф Татищев сам зашёл в контору цензоров. Кивнув вытянувшимся по струнке Реброву и Толстому, он доброжелательно обратился к последнему, вручая бумаги:
– Михаил Алексеевич, вот дело, не требующее отлагательства. Граф Александр Дмитриевич Шереметев просит разрешение на постановку вагнеровского «Парсифаля» в Народном доме Императора Николая II[7].
– Сергей Сергеевич, – робко ответил Толстой, – вы же сами говорили: разрешить Лапицкому и более пока никому…
– Это иной случай. Во-первых, цель у Шереметева благая – сделать так, чтобы Россия стала первой страной, поставившей «Парсифаля» после Байройта, а для этого надо поспешить. Учитывая настойчивость графа, я уверен, что он справится с этой задачей быстрее Лапицкого. А во-вторых, сегодня утром я был у министра: Шереметев написал ему собственноручно в надежде на благосклонность. Николай Алексеевич[8] выразил искреннее желание её проявить, поскольку к Шереметеву при дворе полное доверие, а граф готов показать своего «Парсифаля» специально для Государя. Поэтому ответ должен был подготовлен и подан мне на подпись завтра. А послезавтра, Михаил Алексеевич, вы лично отвезёте его графу.
– Всё будет сделано в срок и наилучшим образом, – отчеканил Толстой, тщательно скрывая радость от расположенности вышестоящих чинов к начинанию Шереметева.
Татищев обернулся к Реброву и добавил:
– А вас, Сергей Константинович, я прошу помочь Михаилу Алексеевичу составить ответ так, чтобы обер-прокурор остался премного доволен.
Как только дверь за вышедшим начальником затворилась, Ребров молниеносно кинулся к Толстому, пытаясь вырвать прошение из его рук. Видя, что товарищ не собирается отдавать бумаги, он произнёс:
– Ну что ж, Михаил, тогда читай вслух!
Толстой бегло пробежался глазами по тексту и с ухмылкой посмотрел на развалившегося в кресле напротив коллегу.
– Слушай, Сергей, это письмо Шереметев писал прямо для тебя:
«Эта драма-мистерия, благодаря своему глубоко религиозному содержанию и гениальной музыке такого колосса, каким был Вагнер, даже в концертном исполнении производит весьма сильное и неизгладимое впечатление, возбуждая в слушателе лучшие религиозные чувства».
