– Видит бог, так оно и есть; трудно поверить, но это правда, графиня. Итак, какой же вывод вы из этого делаете?
– Что вы прекрасно осведомлены, герцог.
– И все?
– Нет, не только.
– Так договаривайте.
– Я делаю еще тот вывод, что добром ли, силою ли необходимо вырвать короля из когтей Шуазелей, иначе мы погибли.
– Увы!
– Простите, – добавила графиня, – я сказала «мы», но успокойтесь, герцог, это относится только к моей семье.
– И к друзьям, графиня; позвольте и мне считать себя в их числе. Итак…
– Итак, вы принадлежите к числу моих друзей?
– Мне казалось, я вам уже об этом говорил, сударыня.
– Слов мало.
– Мне казалось, я уже доказал свою дружбу.
– Так-то лучше; надеюсь, вы мне будете помогать?
– Изо всех сил, графиня, но…
– Но что?
– Не скрою, дело трудное.
– Так что же, эти Шуазели неискоренимы?
– Во всяком случае, они укоренились весьма прочно.
– Вы полагаете?
– Да, таково мое мнение.
– Значит, что бы там ни утверждал милейший Лафонтен, против этого дуба бессильны ветер и буря?[5]
– Шуазель – гениальный государственный муж.
– Ба, да вы заговорили, как энциклопедисты!
– Разве я не принадлежу к Академии?
– Полно, герцог, какой из вас академик!
– Пожалуй, не стану спорить: академик не столько я, сколько мой секретарь. Но все же я настаиваю на своем мнении.
– На гениальности господина Шуазеля?
– Вот именно.
– Но в чем вы усмотрели его гениальность?
– А вот в чем, сударыня: он повел дело о парламентах и отношениях с Англией таким образом, что король теперь не может без него обойтись.
– Но ведь он подстрекает парламенты против его величества!
– Разумеется, в этом-то вся ловкость и состоит.
– А англичан подталкивает к войне!
– Конечно, мир его погубит.
– Что же тут гениального, герцог?
– А как вы это назовете, графиня?
– Самым настоящим предательством.
– Столь искусное и успешное предательство, графиня, на мой взгляд, как раз и свидетельствует о гениальности.
– Но в таком случае, герцог, я знаю особу, в ловкости не уступающую господину де Шуазелю.
– Вот как?
– По крайней мере в вопросе о парламентах.
– Это дело – самое важное.
– А между тем парламенты ропщут именно из-за этой особы.
– Вы меня интригуете, графиня.
– А вы не знаете, что это за особа?
– Видит бог, не знаю.
– Между тем вы с ней в родстве.
– Среди моей родни есть гениальный человек? Не имеете ли вы в виду моего дядю, герцога-кардинала, графиня?
– Нет, я имею в виду герцога д’Эгийона, вашего племянника.
– Ах вот как, господина д’Эгийона, того самого, кто дал ход делу Ла Шалоте?[6] Воистину, это милый молодой человек, да, да, в самом деле. То дельце было не из легких. Послушайте, графиня, право слово, для умной женщины имело бы смысл подружиться с этим человеком, ей-богу.
– Известно ли вам, герцог, – возразила графиня, – что я не знакома с вашим племянником?
– В самом деле, сударыня, вы с ним не знакомы?
– Нет. И никогда его не видела.
– Бедный юноша! И впрямь, со времен вашего возвышения он постоянно жил в глубине Бретани. Что-то с ним станется, когда он вас увидит? Он отвык от солнца.
– Каково ему там приходится среди всех этих черных мантий?[7] Ведь он человек умный и высокородный!
– Он сеет среди них возмущение – больше ему ничего не остается. Видите ли, графиня, всякий развлекается как может, а в Бретани с развлечениями негусто. Да, вот уж энергичный человек – о проклятье, какого слугу обрел бы в нем государь, если бы только пожелал! Уж при нем-то парламенты позабыли бы свою дерзость. О, это настоящий Ришелье, графиня, а посему позвольте мне…
