После бесконечной вереницы карет и всеобщего столпотворения начался прием более узкого круга лиц. Ришелье, истинный, хоть и тайный, а главное, скромный герой дня, пропустил вперед толпу посетителей и просителей, а сам устроился в самом дальнем кресле будуара.
Силы небесные, какое тут было ликование, какие бурные поздравления! Казалось, обитателям Люсьенны привычно объясняться при помощи рукопожатий, полузадушенных смешков и радостного топанья.
– Нужно признать, что барон Бальзамо или, как вы изволите его называть, граф Феникс – один из выдающихся людей нашего времени, – сказала графиня. – Как было бы жаль, если бы колдунов по-прежнему сжигали!
– Да, графиня, он воистину великий человек, – отвечал Ришелье.
– И очень красивый. Герцог, я неравнодушна к нему.
– Вы возбуждаете во мне ревность, – со смехом возразил Ришелье и поспешно перевел разговор на более серьезную тему. – А какой страх наводил бы граф Феникс, будь он министром полиции!
– Я думала об этом, – отозвалась графиня. – К сожалению, сие невозможно.
– Почему, графиня?
– Потому что такого соседства не вынес бы ни один из остальных министров.
– Что вы имеете в виду?
– Он бы знал все, видел насквозь их игру…
Несмотря на румяна, видно было, как покраснел Ришелье.
– Графиня, – возразил он, – будь мы с ним оба министрами, то пускай бы он постоянно следил за моей игрой и подсказывал вам все карты: всякий раз вы находили бы в них валета у колен дамы и у ног короля.
– Никто не сравнится с вами в тонкости ума, любезный герцог, – отвечала графиня. – Но давайте поговорим о нашем министерстве… Я полагала, вы уведомили вашего племянника.
– Д’Эгийона? Он прибыл, сударыня, причем при таких обстоятельствах, которые в Древнем Риме были бы сочтены весьма благоприятными: его карета повстречалась с экипажем Шуазеля, когда тот уезжал из Парижа.
– В самом деле, это доброе предзнаменование, – сказала графиня. – Итак, он придет сюда?
– Сударыня, я сообразил, что сейчас, когда здесь столько народу, появление д’Эгийона возбудит множество толков; поэтому я попросил его подождать в деревне, пока я не дам ему знака явиться в ваше распоряжение.
– Позовите его, маршал, да поскорее, ведь мы уже остались одни, или почти одни.
– Охотно, сударыня, тем более что мы уже как будто обо всем условились?
– Решительно обо всем, герцог. Вы ведь предпочитаете военное ведомство финансам, не так ли? Или, быть может, вас больше привлекает морское?
– Нет, я предпочитаю военное: здесь я окажусь полезнее.
– Разумно. В этом духе я и буду говорить с королем. Вы не питаете никаких предубеждений?
– Против кого?
– Против претендентов на другие министерские посты, которых предложит его величество.
– Я человек светский и в высшей степени уживчивый, графиня; но раз уж вы милостиво изъявили согласие принять моего племянника, позвольте, я его позову.
Ришелье подошел к окну; двор еще был освещен последними отблесками заката. Герцог подал знак одному из своих лакеев, который ждал, не сводя взгляда с окна; завидев знак, он бросился бежать.
У графини уже зажигали свечи.
Через десять минут в первый двор въехала карета.
Глаза графини нетерпеливо обратились к окну.
От Ришелье не укрылось ее движение, которое он истолковал в смысле, благоприятном для планов племянника, а значит, и для своих собственных.
«Она ценит дядю, – подумал он, – племянник ей тоже понравится; мы станем здесь хозяевами».
