По обе стороны от проезжавших карет шпалерами стояли простолюдины; члены парламента и придворные, которых герцог не смог принять, расположились в своих экипажах по обочинам дороги и ждали, когда он проедет, чтобы поклониться ему и попрощаться с ним.
Гуще всего была толчея у заставы Анфер, что на Турской дороге. Там был такой наплыв пеших, конных и карет, что на несколько часов все движение приостановилось.
Когда герцог наконец миновал заставу, за ним устремилось более ста карет – это было похоже на почетный эскорт.
Вслед ему летели приветственные клики и вздохи. Он был достаточно умен и достаточно хорошо разбирался в событиях, чтобы понимать, что весь этот шум означает не столько сожаление о его отставке, сколько страх перед теми, кто явится ему на смену.
По запруженной дороге во весь опор мчалась в Париж почтовая карета, и, если бы не яростные усилия форейтора, белесые от пены и пыли лошади врезались бы в упряжку г-на де Шуазеля.
Седок почтовой кареты выглянул наружу; одновременно выглянул и г-н де Шуазель.
Г-н д’Эгийон отвесил глубокий поклон павшему министру, чье наследство ему предстояло оспаривать с помощью интриг. Г-н де Шуазель отпрянул вглубь кареты; мгновенная встреча отравила ему торжество поражения.
Но тут же он был вознагражден за все: его экипаж поравнялся с каретой, украшенной гербом Франции, запряженной восемью лошадьми; эта карета, следовавшая из Севра в Сен-Клу, не то случайно, не то из-за скопления экипажей остановилась у развилки, не пересекая большую дорогу.
На заднем сиденье королевской кареты сидела дофина вместе со своей статс-дамой г-жой де Ноайль.
Впереди сидела Андреа де Таверне.
Г-н де Шуазель, краснея от удовольствия и от выпавшей ему чести, высунулся и склонился в глубоком поклоне.
– Прощайте, ваше высочество, – прерывающимся голосом произнес он.
– До свидания, господин де Шуазель, – с царственной улыбкой отвечала дофина, с высоты своего величия пренебрегая всяким этикетом.
И тут же чей-то восторженный голос вскричал:
– Да здравствует господин де Шуазель!
М-ль Андреа поспешно обернулась на звук этого голоса.
– Дорогу! Дорогу! – закричали кучера принцессы, отгоняя на обочину Жильбера, который, побледнев, во все глаза глядел на королевскую карету.
Да, в самом деле, это был наш герой; это он, одушевленный философским восторгом, выкрикнул: «Да здравствует господин де Шуазель!»
В то время как Париж и дорога в Шантелу были наводнены горестными лицами и красными глазами, в Люсьенне, напротив, всюду виделось оживление и сияли ослепительные улыбки.
Дело в том, что в Люсьенне теперь царила уже не простая смертная, пусть даже прекраснейшая, очаровательнейшая из смертных, как утверждали придворные и поэты, – нет, хозяйка замка Люсьенна была теперь божеством, которое управляло Францией.
Поэтому вечером того дня, когда г-н де Шуазель угодил в опалу, дорогу заполнили те же экипажи, которые сопровождали утром карету опального министра; сюда же явились все его сторонники, все, кто был им подкуплен или взыскан его милостями, и все это вместе являло собой внушительную процессию.
Но у г-жи Дюбарри имелась своя полиция: Жан знал с точностью до последнего барона имена всех, кто посмел бросить последние цветы вслед поверженным Шуазелям; их имена он перечислил графине, и они безжалостно были вычеркнуты, а те, кто не посчитался с общественным мнением, были вознаграждены покровительственной улыбкой и возможностью созерцать новое божество.
