«…художник во мне откровенен и чист.
Художник рисует точки».
Открыв глаза, я увидел рисунок.
«В художнике взялся за гриф музыкант,
На пробу берет аккорды…»
Обводя контуры рисунка, второй рукой я смазывал четкость линий.
«…звучит унисоном в моей голове
Тот стих, что в порыве спетом,
Из тысячи точек на чистом листе
Залег в нотный стан портретом».
Что-то капнуло на мою руку.
«…вот мой музыкант доиграл и притих.
И с ним, завершая строчку
Поэт в голове написал этот стих».
Я размазал каплю по центру листа.
«
Художник поставил точку».
[1]Отложив уголь, я вытер слезы. Готово.
– Вова… – я услышал еле уловимый шепот. Обернувшись, я увидел стоящего рядом Глюка. Скрестив руки на груди, он внимательно смотрел на картину.
– Ты хорошо его описал, – сказал он, переводя взгляд на меня. – Твой способ восприятия впечатляет. Чем он тебя так зацепил?
– Не знаю, – честно ответил я.
– Владимир, все в порядке? – Альберт с тревогой смотрел на меня. – Вам нехорошо?
– Нет, просто… – я помотал головой и сделал рукой пригласительный жест. – Взгляните.
Встав рядом со мной, он посмотрел на рисунок.
– Не думаю, что он поймет, – сказал Глюк.
– Это и не требуется, – ответил я.
– Что не требуется? – спросил Альберт. – Вы только что это нарисовали? Что это?
– Вы, – коротко ответил я.
– Но, – он ещё раз взглянул на рисунок. – Но ведь… я не… это ведь совсем не похоже на меня, это вообще не похоже на человека! Это… я даже не знаю, как это описать!
Кажется, бедняга думал, что я над ним издеваюсь.
– Я рисовал не ваш портрет, – спокойно объяснил я. – Здесь изображены вы таким, каким вас вижу я. Тело всего лишь оболочка. Его не имеет смысла рисовать. Это все равно, что рисовать море, не изображая живущих в нем обитателей. Понимаете?
– Н-наверно, – Альберт беспомощно посмотрел на меня, будто ожидая чего-то. – Но, простите, я…
– Это подарок, – перебил его я. – Денег не нужно.
Он вздохнул и ещё раз окинул картину взглядом. Покачав головой, он сказал:
– Вы очень необычный художник, Владимир. Таких как Вы, я ещё не встречал. Я благодарю Вас, за такой удивительный подарок, – он кивнул в сторону трех картин. – Также, я хотел бы приобрести эти картины.
– Сколько? – прищурившись, спросил я. Это был очень важный момент.
– Я готов дать Вам за них не менее… – решительно начал было он, но я снова перебил его:
– Нет, сколько картин? – вообще, обычно я более вежлив, но эти картины много значили для меня, поэтому я слегка нервничал.
– В каком смысле? – опешил Альберт. – Вы продаете их по отдельности? Разве они не единое целое?
Я расслабленно выдохнул. Понял, значит. Ну, такому понятливому, думаю, можно их доверить. Признаться, он был мне даже симпатичен. Никаких сюсюканий, презрительных взглядов, кривых усмешек, едких замечаний. Он не просто смотрел картины, он их видел. Видел не технику исполнения, свежесть красок, не отдельные элементы рисунка. Он видел, как рисовавший её человек долго не решается сделать свой первый мазок, как он гладит руками холст, а затем жадно набрасывается на него, стремясь словно исторгнуть из себя идею, облекая её в фигуры, образы, свои мысли. А затем, как он стоит, опустошенный, с потухшими глазами, и словно впервые видит то, что он создал.
Я заметил, что все ещё стоявший рядом Глюк одобрительно кивает мне, словно подтверждая мои мысли. Я улыбнулся.
– Мне очень приятно, что Вы это поняли, – сказал я Альберту. – Если бы Вы захотели купить только одну или две, то не получили бы ни одной.
