Трофимович в сомнении нахмурился и скривил рот.
– Даже не думай, – считал его мысли собеседник, – никаких проблем она тебе не доставит. Даже наоборот. Впряжется как лошадь и все вытянет. Никогда не будет интриговать за твоей спиной. Сразу все в лицо выскажет. В меру амбициозная. Но это скорее плюс. В науке без амбиций нельзя – сам знаешь.
– Так с чего в итоге Михаил с ума сошел? – Борис вздохнул и снова пододвинул папку к себе.
– Они ребенка очень хотели, – продолжил Говорко, – а Светлана так просто бредила материнством – с детьми чужими играла, на руки всегда просила дать подержать… Помню, на их свадьбе деньги собирать начали, ну там на мальчика, на девочку – на кого больше соберут, тот первый и родится. Она все взяла, смешала и говорит: «Детей в семье должно быть много! У нас их будет минимум штуки три! Представляете, заходите вы к нам в гости лет через десять, а вокруг туфельки, ботиночки, сандалики мал мала меньше». Только не вышло. Умерла она при родах, а Мишка рассудком поехал. Обвинил во всем мать, меня, друзей…
– А вы-то тут при чем? – Борис уже не смотрел на папку, его увлекла история.
– Знаешь, чего нельзя сделать с шизофреником? – вопросом на вопрос ответил Стас. – Его нельзя переспорить. Он до тошноты логичен! А у Мишки логика вообще конек! На спор доказывал, что белое – это черное, а черное – белое. Вот он под всех нас скопом и каждого в отдельности базу подвел: выяснилось, что Светлане вообще рожать нельзя было. Какое-то наследственное заболевание. Только оно поздно обнаружилось. Но Вишнев все перекрутил и заявил, что мы во всем виноваты: на детей настраивали, малышей специально подсовывали… Она какое-то время не могла забеременеть, а Мишка преподнес это как ее нежелание. И то, что мы находили врачей и специалистов, поставил нам в вину. Мол, чуть ли не заставили, на край могилы толкнули. Но самое ужасное – он не признал дочерей. Девочек-близняшек. Они тоже по Мишкиной версии оказались виноватыми… Можно сказать, самыми главными.
– Не может быть! Родных дочерей не признать!
– Как видишь, может. – Ппрофессор вздохнул. – Бросил в итоге Вишнев Институт, разругался с матерью (ей, бедолаге, вообще ни за что досталось), на детей даже не взглянул и уехал куда-то в Прибалтику, откуда на яхте сбежал в Финляндию. И больше я про него не слышал.
– А ты с Викторией на тему родителей не говорил? – Будущий Викин начальник потянулся за сигаретой.
– Да что же я? Садист, что ли, девочку такими вопросами мучить? Это же на всю жизнь травма!
«А уж мне-то какая травма, – подумал Стас, – и друга лишился, и жены. Сама призналась, когда вытаскивали из петли, что любовниками в свое время были. Психозы у Ларки начались еще когда Мишка женился на своей Санчес, а как уехал и не оставил адреса – вешаться собралась… Отнесла Михино письмо Маргарите да в хозяйственный за веревкой… И жизнь мне с тех пор с ней не жизнь, и бросить больного человека не могу. Эх, Вишнев-Черешнев, наколол же ты дров!»
– Что ты говоришь? – переспросил Бориса отвлекшийся на неприятные думы Говорко.
– Говорю, что согласен – травма на всю жизнь, – задумчиво произнес Трофимович и закусил лежащий на столе Parker.
– Поэтому, – профессор протянул руку и вытащил изо рта оппонента свою ручку (подарок дочери), – я даже виду не подаю, что знаю про всю ее семью, включая сестру-близняшку.
Вишня предложение интересной работы с маленькой зарплатой приняла: тема исследования оказалась весьма захватывающей – грех отказываться.
