А в доме продолжалась хлопотня, слуги голосили, толклись в сенях; сверху по лестнице, шурша юбками и ворча, спускалась Марья Ивановна, Дуняша охала про себя.
По-хозяйски ощупав ногу, Марья Ивановна послала за лекарем, однако особого сочувствия не выказала, а вместо этого принялась распекать внучку:
– Виданное ли дело? Эко! – убежала не спросясь, укатила неведомо куда… Вот тебя и наказал Господь!
Потом обратила внимание на офицера, спросила: кто таков?
Князь представился, выражение лица бабушки изменилось.
– Неужто Долгорукий князь? Так вот ты каков, батюшка? Хорош! – Она оглядела его. – Знавала я одного Долгорукого, да и прочих тоже… А молодого князя в первый раз вижу… Мерси тебе за Натальюшку… А князю Василию кланяйся от меня.
– Благодарствую! – поклонился он. Щелкнув каблуками и бросив еще раз взгляд на юную графиню, удалился.
Вместе с креслом, в котором она сидела, Наталью подняли наверх, в бабушкину комнату. Явившийся туда лекарь осмотрел ногу и объявил, что сие есть растяг, надобны покой и холод. После тех процедур беглянку покормили, и бабушка велела всем выйти.
– Оставьте меня с внукой одну… – сказала.
В доме стало тихо, лишь позвякивали старинные, с петухом часы.
Любила Наталья бабушкину комнату, тут было уютно, все дышало стариной – сундучки, рундуки боярские, шкатулки, пяльцы, вышиванье на резном столике, парчовые нити… Руки ее всегда чем-нибудь были заняты. Вот и теперь вынула тонкий шелк, пяльцы, иглу и принялась вышивать воздýх – пелену, вклад свой в Богородицкий монастырь. Монастырь этот с давних пор опекали Шереметевы. Внучка лежала на диване кожаного покрытия, а бабушка восседала в кресле с львиными головами. Прежде чем взяться за иголку, достала табакерку, взяла щепотку табаку, нюхнула, с чувством чихнула и, высоко откинув голову, произнесла:
