Как и в прочих других случаях, с собой он прихватил Ефремушку, направляясь в гости к барону с визитом. С ним как-то спокойнее и сподручнее было ездить по ночным улицам, где не ровен час, нарваться можно на лиходеев, которым вообще наплевать граф ты или простолюдин, главное, чтобы мошна была полной звонких монет. Ефремушке же, таких бродяг раскидать, раз плюнуть, глазом моргнуть не успеешь.
* * * * *
Да и не пристало дворянину схватываться с уличной босотой, принижая себя. Со шпагой в руке против равного – он готов любое время, а Ефремушке что? Ему что дворянина уложить, что кого другого – разбираться не станет. Но до сих пор его эта напасть обходила стороной, но ведь раз на раз не приходится, конь о четырёх ногах, и то, бывает, спотыкается.
Приехав к барону, Апраксин оставил Ефремушку в людской, а сам направился в апартаменты, как он выразился, для душевных переговоров, но Ефремушка знал, что за переговоры предстоят барину и уверен был, что граф своё вытянет: не мытьём, так катаньем.
Безропотно подчинившись хозяйскому наказу, он пошёл к домишке, располагавшемуся в глубине двора, то бишь, в людскую, где обитала прислуга дворовая, картишками ли перекинуться или поговорить за жизнь, в чём он тоже не уступал иным краснобаям своей речистостью. Разумеется, если требовалось молчать, он мог часами сидеть каким-нибудь языческим истуканом, не проронив ни слова и, только моргая своими хитрыми глазёнками.
– Доброго Вам, здоровьица, люди, – сказал он, пройдя в помещение, пропитанное дымом от махорки, да и в настоящую минуту тоже нещадно чадили. Дым в комнате стоял, хоть топор вешай или, как говорят в таких случаях, хоть святых выноси. От двери с двух сторон, оставляя небольшой проход, стояли топчаны, возле окна стол, сколоченный из грубо обработанных досок с нехитрыми пожитками.
– И тебе доброго здоровья, мил человек, коль с добром пришёл, – откликнулся ближний к дверям человек, продолжая кашлять надсадно, и только с дальнего угла, прищурившись присмотревшись, давний знакомый воскликнул:
– Так то ж, Ефремушка, Апраксина человек, – чем вызвал некоторое оживление в людской.
– Так и есть, Ефремушка, – отозвался он, так же узнав собеседника, – как живётся-можется, люди? Вы б, хоть не курили здесь, что ль? Продохнуть и то нельзя…
– Какие мы нежные, – не преминул кто-то из дворовых, подтрунить над ним.
– Какие новые события произошли у вас, как меня не было? – не обращая внимания на подковырки, продолжил он интересоваться. Интерес-то праздный, не сколько чтобы выведать, сколько побалагурить, коротая время, что ни для кого не было секретом.
– Ну чего такого у нас может произойти, всё по старинке. Мы, чай, барина не сопровождаем, как отдельные элементы, – намекая на Ефремушкино особое положение, ответили ему.
– Так то, не моя прихоть, а барская, – в оправдание произнёс Ефремушка. И дабы не продолжать этот неприятный разговор, он предложил:
– Может быть, в картишки перекинемся? Чего нам понапрасну ссориться? Чай, не равные люди. Да ещё на ночь глядя, душе перед сном спокойствие надобно…
– И правда, чего нам делить, раздавай Ивашка, у тебя рука лёгкая. Пущай Ефремушка, домой дурачком поедет. – предложил до этого лежавший мужичок с серым, как давно не стираная холстина, лицом, протягивая карты.
За игрой время летело незаметно и если Ефремушка где-то и ловчил, всё одно два раза остался в дураках, причём один раз с погонами, за что игроки подкалывали его:
