А пару годов спустя, в королевстве французском похожая история приключилась. Принц Филипп влюбился в простую девушку, что гусей пасла у стен дворца. Звали ее Жанной. Да не сложилась любовь. Мать Филиппа выгнала девушку из дворца, да с проклятьем страшным, дескать, язвами покройся, да подохни блудница. И в ту же ночь страшный мор начался. Черной смертью люди его назвали. Тысячами люди заживо гнили и умирали. Никто не знал, откуда напасть. Пока не приехал к Филиппу граф, что сына в склеп замуровал. Да туфельку ту принес. И началось по Европе всей – девиц хватали да туфельку им примеряли. Да туфелька то одна, а ловили много. Жгли на кострах несчастных на всякий случай. После поутихло вроде.
А тут, в прошлом годе, князь наш новгородский, девицу приветил. Любовь великая, только – Глеб серьезно поглядел на Василия, – никому, потому как князь то женатый. А княгиня то возьми да вызнай. Пошла, говорит, прочь со двора, корова шелудивая. И в ту же ночь весь скот струпьями да коростой пошел, да полег от болезни. Девицу эту Иоанной звали.
– Иоанной звали, – задумчиво протянул Василий, – как женушку то мою, Иоаннушку.
Князь с Глебом молча переглянулись.
– Так ты что же князь, хочешь сказать…– Василий сжал пудовые кулачищи и медленно встал из-за стола, – ну ежели…
Василий бросился из горницы прочь, вниз к коновязи. Глеб встал.
– Пойду я за ним, княже, как бы бед не натворил. Да. И ежели что – прикажи похоронить меня по – христиански. Но тризну по мне справь, как предки наши богатырей поминали.
…
Василий стоял у своего бывшего двора. Избу вмяло в землю и разломало так, как будто камень огненный на нее с неба сверзился. Раскиданные обгорелые бревна. Корка запекшейся в огне глины заместо прудика для гусей.
– Семерых покалечила, да троих порешила, пока я голову ей не снес, – подошел сзади Глеб, – туфелька та, за которой я съездил, прямо впору ей пришлась. Как надели туфельку то, так и схватило ее к земле, как колоду, не опускает. А ты почуять ее не мог, так как любовь твоя настоящая была. Она под твоей любовью, как под щитом надежным укрывалась, борцам с нечистью невидимая.
– Так. Значит, это ты, Иоаннушку мою… – повернулся к Глебу Василий.
– Я. Вот мой меч. Хочешь – голову мою сруби. Обороняться не стану.
Даже соловьи в тот миг замолкли. Да тучи солнышко золотое прикрыли.
– Покажи, где схоронил, – глухо проговорил Василий.
…
На взгорке, у реки, был насыпан холмик свежей земли, из которого на вершок торчал кол осиновый.
– Сам знаешь, нельзя на земле освященной, – словно извиняясь, произнес Глеб.
Василий повернулся к богатырю.
– Ты правильно все сделал. Богатство наше – сила богатырская. А дело наше – Руси служить, да от нечисти оборонять. Да только не могу я боле быть с тобой в дружках. Уходи. И князю скажи, пусть богатыря себе нового на службу ищет.
…
Огромная луна роняла капельки слез на серебристую гладь реки. Запах ели смешивался с запахом воды. В ночной тиши шуршание листвы нарушалось лишь всхлипом проснувшейся птицы. Под березкой у свежего могильного холмика беззвучно плакал богатырь.
Любовь зла. Даже когда настоящая.
