Она чувствовала себя разорванной на части, как тряпичная кукла, каждая из которых тянет в свою сторону. Одна часть ее души жаждала любви и доверия, хотела снова почувствовать себя защищенной в объятиях своего мужа. Другая часть, более сильная и осторожная, боялась снова обжечься, боялась снова оказаться преданной и униженной. Она чувствовала, что доверие – это как хрупкий кристалл, разбить который легко, а склеить обратно практически невозможно. Но в то же время она понимала, что без доверия их отношения обречены на гибель, что они будут существовать лишь как две тени, блуждающие в лабиринте собственных обид.
Эмили бросила взгляд на Томаса. Он по-прежнему сидел неподвижно рядом, его плечи были опущены, а взгляд был прикован к полу, словно он пытался найти там ответы на свои вопросы. Она заметила, что он постоянно массирует виски пальцами, выдавая напряжение, которое, как она знала, терзало его изнутри. Он выглядел таким усталым, таким разбитым, таким виноватым, что у нее внезапно возникло желание подойти к нему и обнять его, сказать ему, что все будет хорошо. Но потом снова проснулся ее внутренний критик, который напоминал ей о том, что он был источником ее боли, что он был виновен во всем, что происходило с ними. “Он притворяется”, – шептал этот голос. “Он хороший актер, ты должна это помнить. Он может вызывать сочувствие, но не дай себя обмануть снова”. Она снова чувствовала, как в нее проникает яд недоверия, отравляя все ее мысли и чувства.
Она снова посмотрела на Томаса, и на этот раз, помимо вины, она увидела в его глазах что-то еще, что-то похожее на отчаяние. Он словно был заперт в клетке собственной вины, и не знал, как из нее выбраться. И в этот момент она почувствовала странную смесь сочувствия и отвращения, любви и ненависти. Она поняла, что не может больше выносить этого молчания, что ей нужно разорвать эту завесу недосказанности, которая давила на них обоих.
– Томас, – произнесла она снова, ее голос был тихим, как шепот осенних листьев.
Он вздрогнул, как будто очнулся от тяжелого сна, и медленно поднял голову. Она видела в его глазах немую мольбу, немую просьбу о прощении, которую он боялся выразить словами.
– Да? – ответил он, и его голос был таким же тихим и неуверенным, как и ее собственный.
– Я… – она снова запнулась, не зная, как облечь свои чувства в слова, как выразить тот хаос, который царил в ее душе. – Я не знаю, что мне делать, Томас. Я хочу тебе верить, но… но я не могу. Я не могу просто взять и забыть все, что произошло. Я не могу просто закрыть глаза на ту боль, которую ты мне причинил.
Томас медленно кивнул, и она видела, как его глаза наполняются слезами.
– Я понимаю, – сказал он, и в его голосе звучало искреннее сочувствие. – Я знаю, что я не заслуживаю твоего доверия. Я знаю, что мне потребуется много времени, чтобы его заслужить. Я понимаю, что ты имеешь право сомневаться во мне, что ты имеешь право злиться на меня.
– Ты ничего не понимаешь, – возразила Эмили, ее голос стал резче, словно удар хлыста. – Ты не понимаешь, что это такое, когда твое сердце разбивают на куски, когда твою веру топчут ногами. Ты не понимаешь, как это – просыпаться каждое утро с чувством, что тебя предали, что тебя обманули, что тебя ни во что не ставили. Ты никогда не сможешь этого понять, потому что ты никогда этого не испытывал. Ты всегда был тем, кто причинял боль, а не тем, кто ее принимал.
