Она ждала его ответа, затаив дыхание, и в этот момент ей казалось, что все ее надежды и мечты висят на волоске, что от его слов будет зависеть все их будущее.
Невидимая стена
Молчание Михаила давило на Анну, словно толща воды, постепенно поглощающая ее с головой. Она наблюдала за ним, пытаясь прочесть в его глазах хоть какой-то намек на то, что происходит у него в голове, но его взгляд был отстраненным и пустым, словно он смотрел сквозь нее в какое-то далекое, недоступное ей измерение. Его брови слегка сдвинулись, образуя легкую, но заметную складку на переносице – этот жест был для Анны подобен сигналу тревоги, знаку того, что он уходит в себя, закрывается от внешнего мира, словно черепаха, прячущаяся в свой панцирь. Она чувствовала себя беспомощной, словно она находится в самом центре лабиринта, в котором она не может найти выход. Она ожидала, что он что-то скажет, что он попытается объяснить свои слова или хотя бы опровергнуть ее догадки. Но он продолжал молчать, глядя куда-то в окно, на улицу, которая медленно просыпалась от сна. Его взгляд, казалось, был поглощен каким-то внутренним диалогом, в который ей не было ни доступа, ни приглашения.
Анна поставила чашку с кофе на деревянный стол, и этот легкий стук фарфора по дереву прозвучал в наступившей тишине словно выстрел. От этого звука Михаил вздрогнул, как будто очнулся от глубокого сна, словно его вырвали из какого-то чужого мира. Он повернулся к ней, и она увидела в его глазах замешательство, смешанное с какой-то невысказанной печалью, с какой-то глубокой тоской, которая, казалось, терзала его душу. Он выглядел растерянным, словно заблудившийся ребенок, которого потеряли в большом и шумном городе.
– Ань… – начал он, и его голос звучал глухо, как эхо из далекой пещеры, неуверенно и тихо, словно он боялся нарушить хрупкую тишину. – Я… я не знаю, что сказать.
– Ты можешь сказать правду, – ответила она, стараясь, чтобы ее голос был мягким и спокойным, хотя внутри нее бушевал ураган эмоций, словно разъяренный океан, готовый обрушиться на берег. – Этого будет достаточно. Хватит недомолвок, Миша. Хватит лжи самому себе.
– Правду? – он горько усмехнулся, и в его усмешке сквозило столько боли, что Анне захотелось обнять его и никогда не отпускать. – А ты уверена, что хочешь услышать правду? Иногда незнание лучше, чем болезненная истина. Иногда ложь намного легче переносить, чем жестокую правду.
– Миша, пожалуйста, – попросила Анна, чувствуя, как в горле перехватывает от волнения, как сердце начинает биться быстрее. – Мы должны поговорить об этом. Если мы не будем откровенны друг с другом, если мы будем продолжать прятаться за масками, мы никогда не сможем построить настоящие отношения. Мы всегда будем чужими друг другу.
– Настоящие отношения? – повторил он ее слова, словно раздумывая над их значением, словно пытаясь понять, что она на самом деле подразумевает. – А что ты подразумеваешь под «настоящими»? Это всего лишь слова.
Анна сжала губы, стараясь не сорваться на крик, стараясь обуздать свою раздражительность и разочарование. Иногда ее терпение было на грани, словно тонкая нить, готовая оборваться от малейшего прикосновения. Ей хотелось схватить его за плечи и встряхнуть, чтобы он проснулся, чтобы он перестал прятаться от своих собственных чувств.
– Ты знаешь, что я подразумеваю, – ответила она, стараясь говорить как можно более спокойно и убедительно. – Отношения, в которых люди доверяют друг другу, как самому себе, в которых нет места тайнам и недомолвкам, в которых можно быть собой без страха осуждения, без страха, что тебя отвергнут, что тебя не поймут.
