– Боже, какая глупость, Том! Я не понимаю, в кого ты вырос таким слабохарактерным! Тебе почти двадцать, а ты только и делаешь, что сидишь здесь сутками напролет, даже не думая о том, чтобы поступать в колледж и строить карьеру. А все потому, что ты забил себе голову этими детскими глупостями и не способен определиться с собственными интересами.
Фиби, нервничая, начала ходить из стороны в сторону, с печальным видом глядя на бессмысленно купленные вещи: коньки (научившись кататься, Том отломал от них лезвия и вонзил в баскетбольный мяч), сломанные карандаши, разлитые краски, ролики с отломанными колесиками и даже клавиши от пианино, которое Том разбил еще в прошлом году.
– А что на счет девушек… Дочь нашей соседки, Оливия. Она так хотела познакомиться с тобой, а ты промчался мимо, задев ее плечом и даже не извинился!
– Я опаздывал в цирк.
– В цирк! – грубо передразнила Фиби. – Отлично расставленные приоритеты, Том!
Наступило молчание. Они посмотрели друг на друга долгим многозначительным взглядом, из которого Фиби поняла, что никакого понимания от Тома она не добьется.
– Знаешь, – сказала она, прежде чем уйти, – мне не столько жаль твоих прекрасных картин, загубленных из-за безмерной глупости, сколько твоей собственной бесцельной жизни, конец у которой будет такой же, как и у всех этих вещей, если ты не решишь взяться, наконец, за ум.
С этими словами она ушла, хлопнув дверью и оставив Тома наедине со своими мыслями. Какое-то время он просто лежал, невидящим взором уставившись на настенные часы с треснувшим защитным стеклом, когда минутная стрелка добежала до двенадцати, а часовая остановилась на десяти, вздрогнул.
Том присел на кровати и окинул комнату беглым взглядом. Затем поднялся, вытащил из-под подушки помятый лист, испещренный убористым почерком и, положив его на покосившийся стол, подошел к разбитому окну.
Несколько секунд он наслаждался смешивающимся потоком холодного и горячего воздуха, обволакивающим его лицо, после чего поднял раму и вылез на крышу. Приятные летние сумерки уже поглотили всю улицу, за исключением нескольких пятен теплого оранжевого света от фонарных столбов.
Том осторожно прополз по черепице к их семейному дубу, мощные ветви которого были всего в футе от крыши, и закрыл глаза. Редкие порывы горячего ветерка ласково трепали его волосы, неся на своих бесплотных крыльях чудесные запахи уходящего лета.
– Ты готов? – прорезал тишину тихий девичий шепот.
Том открыл глаза и увидел перед собой прекрасную девушку, повисшую вниз головой на одной из дубовых ветвей. Она улыбалась, протягивая к нему тонкие руки, пока ее золотые локоны, заплетенные в длинные косы, гипнотизирующе покачивались из стороны в сторону.
– Думаешь, твоя мать не расстроится, узнав, что ты сбежал со мной?
– Она хотела, чтобы я определился…
– Почему ты не скажешь ей то, что казал мне?
– Что в моем сердце бушующим пламенем полыхают огни цирковых шатров? Что я хочу сбежать с едва знакомой девицей и жонглировать под куполом? Она ни за что не воспримет это всерьез, – усмехнулся Том. – А ведь именно сейчас я чувствую, что поступаю правильно. Лишь в цирке со всеми вами… с тобой… Я понимаю, что счастлив! – он боязливо взял девушку за руки и прыгнул с крыши.
Они проскользнули вниз, рассекая душный воздух и сгущающуюся тьму, и замерли прямо в нескольких дюймах от зеленой лужайки заднего двора дома. После чего девушка отпустила Тома, подтянулась, отвязала веревку от своей ноги и грациозно опустилась на землю.
