– Мама идёт? – спросил тот.
Старший хлопнул его по шапке и прислушался.
– Собаки, что ли?
– Сам ты собака, – заметил волк из укрытия. – Ужо я вам.
И лёг обратно, думать.
– Нору копают, – заметил олень через некоторое время.
Волк приподнялся посмотреть.
Дети, взяв в руки широкие таёжные лыжи, раскапывали снег, углубляясь в холм. Шишки-иголки, подумал волк, да они же ночевать здесь собрались. Ночевать, на полном серьёзе.
– Откуда они знают про пещеру? – подумал олень вслух.
Ну за что мне такое наказание, подумал волк.
– Ы, – сказал он.
– Придумал? – спросил олень.
– Придумал, – соврал волк. И начал взбираться на холм, зачем – и сам не зная. Олень за ним не пошёл, боясь провалиться в наст и повредить ноги; он стал обходить холм, держа волка в поле зрения.
На вершине обнаружился огромный камень. Камень был покрыт мохом, снегом и льдом. Волка осенило.
– Как ты толкаешь, – закричал олень снизу. – Надо отойти и с разгону лбом.
– Ага, щас, – сказал волк, пыхтя. – Чтоб таким же дураком всю оставшуюся жизнь…
Камень не поддавался.
Дети тем временем наломали лапника и соорудили защиту от ветра, аккуратно перенесли костер в укрытие, и теперь сидели прямо под ногами у волка. Идея с камнем на глазах обретала проблески гениальности.
– Иди сюда, – сказал волк оленю. Тот сделал вид, будто не слышит, отвернулся и начал обгрызать ближайшую сосну.
– Иди сюда, кому говорят, – прикрикнул волк.
Олень начал гордо удаляться.
– Скотина, – произнёс волк с чувством.
Постоял, повёл носом.
И, клацнув зубами, шарахнулся в сторону и вниз.
– Резкий, сволочь, волчара, – удовлетворённо сказал медведь.
Он был уже старый, поэтому ему и выпало в этом году быть шатуном. Свои обязанности он исполнял исправно, задрал уже двух коров, терроризировал соболятников, доводил до белого каления высланных на его поимку охотоведов. Охотоведы все как один жили в Усолье, приезжали сюда, в тайгу, крайне неохотно, и по первому же поводу – например, отсутствию командировочных – уезжали обратно.
– А ты б ещё дольше копался, – хладнокровно ответил волк. – Супружница твоя, мяса и ягод ей на небесах, в спячку и то шустрей ворочалась, чем ты тут лапами разводишь, коровник старый.
Это было точным ударом. Несмотря на свою полную отмороженность, медведь-шатун покойную свою медведицу любил – по-своему, конечно, по-медвежьи. И теперь засопел от злобы, встал на задние лапы, заревел в голос.
В укрытии дети лежали недвижно, прижавшись друг к другу, ощущая лишь бешеное биение своих сердец. Старший знал: им конец. Медведь, который пришел на дым костра, не может быть подснежником – то есть рано проснувшимся медведем. Это шатун.
– А ты, ты, – медведь встал на четыре лапы. – Ты оленевод!
– Гуляй, – презрительно бросил волк. – Посвежее чего-нибудь придумай, если успеешь. А то вон охотники уж по твою душу выдвинулись, слышишь?
Медведь повёл огромной башкой из стороны в сторону.
– Нет уже никаких охотников, – сказал он. – Я за детишками пришёл. Вку-усными детишками, за ними я пришёл. Амгр.
– Нет здесь никаких детишек, старое ты червячное дупло, – сказал волк. – Ты уже старый костер от свежего отличить не можешь, и уходящего следа от приходящего.
И отвернулся равнодушно, а сам замер, следя за медведем. Был шанс, что шатун просто наткнулся на их след и пошёл в одну сторону, не разбирая, откуда и куда они ведут.
– Вкусные детишки, амгр, – пел медведь.
Шанс не сыграл. Наверняка следил за ними от дороги, если не от самой деревни. Ходил вокруг, порыкивал, пугал, пока они окончательно не заплутали.
