Граница с Польшей. Часть I - страница 28

– Да так, ничего…

Я крепко зажмурился и обратил все свое внимание на ветер, толчками затекающий в комнату через открытое окно. Все было каким-то надутым и искаженным. Пластиковая река игриво кидала блеск мне в глаза. Трава лоснилась и ложилась на землю, словно кошка под чьей-то лаской. Вздох вышел из меня почти самопроизвольно, и потом – совершенно неожиданные слова, которых я не планировал.

– Кому принадлежит рука с твоей картины?

– А?

Я махнул ему сигаретой в сторону мольберта. Николаша не поменялся в выражении и только слегка поднял вверх свои брови, будто бы нашел в моих словах что-то для себя удивительное.

– Одной девушке из сообщества. Очень молодой…

Повернувшись ко мне затылком, он снова смотрел на реку и горы, что напоминали мне позвонки у слишком худых людей. Они же напоминали мне позвонки Марки, когда еще в колледже она впереди меня поднималась по лестнице в топе с открытой спиной, а потом садилась на две парты вперед на парах своего Козаржевского Дэ. Че., и тогда в ее позвонках от меня скрывалось солнце и тени. Волоски на ее белой коже становились золотыми, и тогда, вместо того, чтобы вникать в лекцию, я размышлял о том, что где-то внутри нее пульсировало и отзывалось что-то гигантское и горячее, словно солнце, если к нему тесно прижаться щекой. Тогда в ней еще что-то было. Что-то, что иногда покидает людей с возрастом. Это было как… Рассвет. Рассвет не может длиться вечно. Солнце и само по себе прекрасно, но ничего не может быть прекраснее рассвета и ее позвонков в те навсегда покинувшие меня минуты. Спустя время они уже казались мне выдуманными, будто бы она меня обманула. Будто бы ее позвонки меня обманули…

Николаша смотрел на хребты гор и представлял себе уже что-то другое – было бы странно, если бы мы думали об одном и том же.

– Только не думай, что любишь ее.

Он ел пространство молчанием – для него иногда требуется куда больше места, чем то можно себе представить. Может, он и не любил ее, но почему-то мне очень хотелось ему это сказать, протащив слова через всего себя и всю свою жизнь.

– Человек не может любить себе подобного. Он может влюбляться в цветы, книги, ногти, позвонки и прочие мелочи жизни. Но только не в самого человека.

– Почему?

– Хотел бы я знать.

Теперь река была похожа на полиэтиленовый пакет, скомканный в чьих-то руках. Я не мог оторваться от наблюдения. Наверное, я был влюблен в эту реку. Впрочем, может статься, что в нее были влюблены все вокруг. В такие вещи куда безопаснее влюбляться – она никогда не скажет тебе ни слова.

– Мы встретились у пепельницы. Поговорили о всяких вещах. О картинах, моде и других мелочах жизни. Я рассказал ей о той картине, которую подарил тебе. Не знаю, что на меня нашло, но уж очень хотелось рассказать ей какой-нибудь свой секрет. Благо, она не знала о том, что это секрет.

– И что в ней такого?

– Да ничего.

– Что ты скажешь о ней?

– Абсолютно ничего.

Он поджал губы и вытряс пепел из сигареты в пепельницу. Я неосознанно повторил за ним и представил, как она могла выглядеть. В голову не пришло ничего, кроме лица без лица и того плеча с кистью с его полотна.

– Она была здесь?

– До того, как ты пришел.

– И как мы могли разминуться?

– Вполне возможно, ты ее не заметил.

– Странно.

– Я думаю, ее легко перепутать с деревом или дверью, рекой, стеной, перилами и цветком. Таких людей по-настоящему мало. Все обязательно из себя что-нибудь да представляют. По крайней мере, всем им так кажется. Ну а ей, понимаешь ли, без разницы. Такое ощущение, что она была бы не против быть ничем. Деревом или тучкой с какой-нибудь моей картины. Может, и просто пустым местом. Она ни на что не претендует. Поэтому у нее карманы полные козырей. Я так не умею и вряд ли когда-то сумею. А ты и подавно. И все же, что бы ты не говорил о том, что тебе