Граница с Польшей. Часть I - страница 8

Мы открыли банки с кукурузой и снова закурили. Она переоделась в другое платье, накинула на себя легкую куртку и вышла из дома с книгой в руке. Больше ей ничего не понадобится – пить она не пила, курить не курила. И со мной ей было тоже вовсе не обязательно разговаривать.

Пока сигарета тлела в моей руке, я прикоснулся к ней всего несколько раз. Подходя к окну, я испытал нечто вроде сожаления о том, что я толком и не взял от последней сигареты то, что мог. Хорошо, что я мог сказать так пока только о сигарете. Подводить итоги жизни время еще не пришло и думать об этом было не к спеху. Надо было жить. Да, надо было обязательно жить. И не так, как надо, а так, как я умел – этого было достаточно. Но мысль о том, что когда время придет, я подумаю так еще один раз, но уже не о сигарете, а о своей жизни, заставила меня сдавить ладонями мой подоконник. В тот момент я объял эту мысль в полной мере – так, как мог воспользоваться своей последней сигаретой, но так и не смог. Последний раз затянувшись, я лишил сигарету своего огня, жадно раздавив ее в пепельнице.

Наконец Марка показалась. Уложив свой сарафан на стул позади себя, она раскрыла книгу на уголке. Она не пользовалась закладками и из раза в раз уголком сгибала край последней прочтенной страницы. Все в ней было почти что естественно, без примесей – даже привычки. Пожалуй, это и было в ней лишним. Как ни крути, должно же быть что-то от человеческого – болезнь, стыд, страх, отсутствие воли. Она сидела на стуле посреди сада. Розы щекотали ей локти и колени. Скоро должно было совсем стемнеть. На эти случаи она включала свет на веранде. Свет лампы с потолка всегда дотягивался до книги, но тени от рук всегда мешали чтению. Я знал это. Я видел это много раз в своей жизни. И всегда – из окна.

– Так чего ты боишься на самом деле?

Я оглянулся на него.

– Я думал, сорняки ничего не боятся.

Я опять посмотрел в окно. Марка читала свою книгу, наверняка, смотря не на буквы, а между строк. Ведь в глаза она мне тоже никогда не смотрела, а только между бровей. Может быть, ей ничего не мешало придумать свою историю – я догадывался, что она никогда не читала, а лишь слушала свои мысли. Нам всем иногда нужно подумать. Мне было страшно узнать, что могло быть в его голове. Я не знал ее. Мне было страшно ее узнать.

– Я всего боюсь. Я же человек. Человек и сорняк это одно и то же.

Я улыбнулся ему и снова сел за стол.

– Лучше расскажи про свои картины.

– Боишься, что она услышит? Услышит твои настоящие мысли?

– Я их ни от кого не скрываю.

Он посмотрел на меня исподлобья и промычал. В вечернем полумраке он показался мне даже красивым. Но с женщинами у него никогда не ладилось. Ему было не до них. Как, впрочем, и мне.

– Я знаю тебя как облупленного.

– Тебе показалось.

– Ты боишься остаться один?

– Это другое.

– Тогда, может, боишься уйти в себя? Ну, знаешь, остаться там жить навсегда.

– Умереть, что-ли?

– Это другое.

Я смотрел на него. Меня снова посетило то чувство, что нам следовало бы держать дистанцию – личностную, чувственную и эмоциональную. Возможно, во всем была виновата эта настойка и мое настроение. Все это было ошибкой. Большой и крупной. Думать о прошлом и думать вообще. Думать мне было нельзя.

– Ты ведь прекрасно понимаешь о чем я. Я никогда не ошибаюсь. Я знаю какой ты человек. Я знаю все твои козыри и все твои слабости. Ты боишься, потому что тебе это нравится – не быть причастным к чему-либо.