В каждом из нас – божественное начало. Кто-то исследует и раскрывает его в себе, но некоторые считают: «Да, в тебе есть божественное начало, а во мне его нет» (а как же действенный пример перед глазами?).
Моей рукой некогда записаны строки, по которым многие решили, что я стремился лишь к собственной славе:
«Чтоб я младые годы
Ленивым сном убил!
Чтоб я не поспешил
Под знамена свободы!
Нет, нет! тому вовек
Со мною не случиться;
Тот жалкий человек,
Кто славой не пленится!
Кумир младой души –
Она меня, трубою
Будя в немой глуши,
Вслед кличет за собою
На берега Невы!».
Сейчас смеюсь, воспринимая эти строки: слава-то не моя! не о ней речь, как большинству показалось, – слава Господа! Ведь все победы справедливости и благоденствия, все победы чистого искреннего сердца – Его победы! А слава отдельной личности – всего лишь знак того, что человек совершил на Земле нечто значимое, возможно, ценное.
Как измерить границы моей наивности? Смотрю в былое не без улыбки. Мне казалось, мое имя будет искриться в вечности для многих поколений, оказалось, у вершителей судеб иные планы…
Да, сейчас мое имя забыто. Даже ты его едва вспомнила! Интересный был момент во всей этой истории, когда ты выбирала тему для контрольной работы во время обучения в Литературном институте. Пробегая по строчкам тематики «Русская литература начала 19-го века», увидела мою фамилию и вспыхнула от удивления: «О, декабрист! Революционер… да еще и поэт?!». И только это одно – поэт – способствовало выбору темы: «Творчество поэта-декабриста Рылеева». Твоя рука сама потянулась за моими произведениями, за книгами воспоминаний моих современников. Ты до сих пор считаешь, что выбор случаен? Весело смеюсь, жаль ты не слышишь. Обнял бы тебя сейчас, любовь моя! Ты чувствуешь мою нежность?.. Конечно, ты чувствуешь…
Сейчас я покажу тебе очередную картину давно минувших дней. Но, если бы ты знала, до какой степени эта картина живая! Нет, не только в моем воображении: все что было, есть и будет, разворачивается в Разуме Всевышнего одномоментно.
Утро. Кабинет в моем доме. Обращает на себя внимание стол, заваленный книгами. Я перемещаюсь по кабинету, размахивая листами бумаги, исписанными вдоль и поперек. Декламирую стихи, прислушиваясь, таким образом, к звучанию поэтических строк.
– О так! нет выше ничего
Предназначения Поэта.
Святая правда – долг его;
Предмет – полезным быть для света.
В кабинет входит Михаил Бестужев: «Не помешаю? Вы заняты, Кондратий Федорович?». (Берет со стола книгу, бубнит себе под нос: «Дух законов» Монтескье». Кладет книгу на место.)
Мне всегда было очень легко в обществе Бестужева: «Я всегда чем-то занят. А Вас я очень рад видеть, Мишель! Наконец-то Вы встали с постели. Как себя чувствуете?».
Михаил Бестужев: «Значительно лучше! Спасибо Вам и Вашей жене любезной. Если бы не вы, я бы не выздоравливал так быстро. Это ж надо, как меня болезнь свалила».
Я: «Да, Вы садитесь, Мишель. (Беру Бестужева за руку и подвожу к креслу.) Или лучше – идите-ка обратно, в постель».
Михаил Бестужев: «Пощадите, Кондратий Федорович! Я неделю бревном провалялся. Пора к жизни возвращаться. А, глядя на Вас, жизненные соки быстрее ко мне вернутся. Вы ж любого энергией зарядите: вон Вы какой – весь искритесь вдохновением!».
Я смеюсь: «По-разному бывает. Случается, напишу что-то и тут же сжигаю».
Михаил Бестужев: «Нельзя Вам нынче свои труды сжигать – они потомкам предназначены. Не вам теперь решать, какой букве Вашей умереть, а какой – стоять в полный рост. До чего же правильно то, что Вы оставили военную службу. А ведь чин офицера пленяет молодых людей до безумия, и когда-то Вы сами желали его превыше всего».
