Через какое-то время я поняла, что жадно ищу на всех фотографиях именно его. Как только я это осознала, бабушка резко, с сухим щелчком захлопнула альбом и посмотрела на меня.
Её взгляд снова проник в самые сокровенные мои мысли и чувства. Я ощутила, что она видит и знает обо мне гораздо больше, чем я сама. Мне казалось, что её взгляд длился вечность.
Потом бабушка медленно покачала головой. И ещё раз. Словно повторяя мне какую-то фразу. Мол, нет, не надо, не делай этого, даже не думай… Потом её глаза стали сиять всё ярче и ярче, затмевая собой всё. Вокруг разлился мягкий свет. Он воспринимался как нечто живое. И от этого было так хорошо! Казалось, что время перестало существовать – всё это длилось мгновение и… вечность. А потом – как будто опять раздался хлопок, как при закрытии альбома. И я проснулась. Было ощущение, что именно он разбудил меня – сухой хлопок страниц из сна.
Комнату заливало мартовское солнце. Стул стоял у стола ровно так, как во сне. Я не помнила, чтобы кто-то из нас так его оставлял. Я даже стала искать глазами альбом, ожидая и его увидеть на том месте, где оставила бабушка. Но альбома не было.
Я встала. И с бьющимся сердцем пошла к комоду, открыла ящик, в котором лежал наш альбом. Взяла его. Заученным жестом погладила старый бархат, который ласково защекотал ладонь. Затаив дыхание, открыла альбом. Мне казалось, что я увижу в нём фотографии из сна. Я почти верила в это. Но в альбоме были привычные старинные карточки с лицами незнакомых людей. Я выдохнула. Улыбнулась своей суеверности. И стала убирать альбом обратно в ящик.
Боковым зрением я увидела на полу что-то светлое. Наклонилась. От того, что я увидела, меня прошиб холодный пот, из груди в низ живота что-то с болезненным ёканьем рухнуло.
Это была пуговица. Особенная, цвета слоновой кости, с вырезными краями и золотистыми крапинками внутри. Старинная. Таких теперь, наверное, и не делают.
Именно такие пуговицы были пришиты к бабушкиному погребальному платью. Платье бабушка заготовила заранее, года за три до своей смерти – пошила его у какой-то знакомой мастерицы. А пуговицы лежали с совсем давних времён в количестве двенадцати штук, мы со Светкой в детстве любили с ними играть. И все они пошли на то, последнее бабушкино платье…
Ошеломлённая, я стояла с зажатой в кулаке пуговицей даже не знаю сколько времени.
Пока меня не позвала проснувшаяся Светка.
Я взяла жестяную коробку с кремлёвской ёлкой, которая хранилась в том же ящике, что и альбом, быстро положила туда пуговицу и рывком закрыла ящик комода.
– Ты что там ищешь? – спросила заспанная Светка, выходя из другой комнаты.
– Ничего.
Она подозрительно посмотрела на меня. Но зная мой характер – если не хочу говорить, то из меня ничего не вытянешь, – не стала больше задавать вопросов.
Надо сказать, что квартира у нас была двухкомнатная: с маленькой изолированной комнатой и с проходной – побольше. Бабушка занимала проходную, которая днём была нашей гостиной, а ночью становилась её спальней. Спала она на продавленном диване. На нём же она и умерла. Мы со Светкой жили в маленькой, зато отдельной комнате.
Когда бабушки не стало, Светка стала канючить, что ей тесно и пора бы каждой жить в своей комнате, вот только она боится спать на бабушкином диване. И дальше всегда была пауза. Подразумевалось, что на нём должна спать я.
Мне тоже было страшно. Но я же старше. Хоть и на три минуты. Впрочем, своё старшинство я ощущала всегда, а теперь, когда мы остались совсем одни, – особенно. Поэтому по прошествии месяцев двух после смерти бабушки я переехала в комнату, которая звалась у нас большой. Мы всегда так и говорили. Что-нибудь вроде того:
