– Теперь ее домом будет Феррара, – возразил Святой Отец, охваченный сентиментальностью, – но мы все поедем навестить ее, не бойся.
Я заметила, что Чезаре сглотнул. Я научилась следить за ним. Чувствовала его появление в комнате, даже если стояла спиной к дверям, – то ли свечи начинали гореть ярче, то ли в воздухе разливалась какая-то сладость. Тянулась к нему, по выражению последователей Платона, как душа тянется к красоте. Во всяком случае, так я себя уверяла. Даже то, как дернулось его адамово яблоко над воротом рубашки, показалось мне очаровательным.
Потом Чезаре выдохнул, пригладил шевелюру и отошел от стены, у которой стоял, прислонясь, отдельно от семейной группы, собравшейся вокруг очага в маленькой гостиной мадонны с окнами на ступени собора Святого Петра. Он двинулся к окну и посмотрел вниз. Мне было интересно, о чем он думает, когда глядит на лестницу, на которой его наемные убийцы закололи последнего мужа сестры, но я могла прочесть по его лицу ровно столько, сколько в мусульманской рукописи. Всем своим видом он выражал лишь нетерпение.
Стоя за креслом мадонны, я не могла выглянуть в окно, но сквозь стеклянные створки до меня доносился шум. Свита новой герцогини Феррарской оказалась слишком велика и не уместилась во дворе, поэтому все собирались на огромной площади перед базиликой. Сквозь непрекращавшийся гул и звон иногда прорывались людские крики, ржание лошадей, рев быков.
– Все, – произнес Чезаре, – нам пора.
– Но…
– Папа, если сейчас кто-нибудь не спустится туда и не наведет порядок, мы до ночи не отправимся, к тому же начинается снегопад. Виоланта, отведи детей к няне, будь добра, и не возвращайся. Нам нужно обсудить семейные дела.
Он взял Джованни за ручку и подвел ко мне. На мгновение Чезаре оказался в такой близости, что я могла разглядеть каждый стежок золотой вышивки на его черном бархатном дублете, вдыхая запах жасмина. Мне до боли хотелось взглянуть ему в лицо, но я не смела. Лишь уставилась на его руку со смазанным следом от порохового ожога и крепкими пальцами, за которые цеплялся пухлой ручонкой его маленький брат.
– Я хочу остаться, – захныкал Джованни. – Я тоже семья. Позволь мне остаться, Чезаре.
– Делай, что тебе говорят, и обещаю, что позже отведу тебя посмотреть щенков Беллы.
– Когда? – Малыш дернул пальцы Чезаре.
Разве Чезаре не едет с нами в Феррару? Разве он секунду назад не сказал «мы», говоря об отправлении в путь?
– Когда скажу. Слово синьора, поэтому я не могу его нарушить, верно?
Верно, подумала я, чувствуя, как меня охватывает беспокойство.
– Да. Тогда ладно. – Он переложил ручку из ладони Чезаре в мою, его ладошка еще хранила тепло Чезаре, но мне пришлось ее отпустить, чтобы взять Родриго с колен матери.
Платьице Родриго зацепилось за жемчужины, нашитые на лиф мадонны.
– Одну минутку, – сказала она, хотя было ясно, ее совсем не волнует, что жемчуг может оторваться.
Она погладила спинку сына, поцеловала его в макушку, нажала пальцем на кончик его носа, заставив рассмеяться. Что касается запутавшихся нитей, то она действовала как во сне, словно не совсем понимая, что нужно делать. Тогда Чезаре подошел к сестре, опустил руку на ее плечо и крепко сжал. Я видела, как побелели костяшки пальцев. Мадонна повернулась к нему, в глазах ее читалась мольба. Он кивнул. Они оба перевели взгляд на меня, причем одновременно, словно заранее отрепетировали, с абсолютно одинаковым выражением на лицах. Мне показалось, будто они хотели что-то сказать, но Джованни потянул меня за руку со словами:
