Грехи отцов - страница 18

Двигался он легко и изящно, но вместе с тем небрежно, словно бы не танцевал, а исполнял некий странный, нелепый и надоевший ритуал. Но при этом движения его были так безукоризненно грациозны, что оказалось трудным оторвать от него взгляд.

Он танцевал менуэт с княжной Путятиной, и Лиза подумала вдруг, что менуэт – коварный танец. Весь исполненный утончённого и даже вычурного изящества, пресыщенный и томный, он обнажает все недостатки танцующего. И очень трудно станцевать его так, чтобы не выглядеть со стороны смешным или манерным. Молодому человеку с холодным синим взглядом это удавалось превосходно.

Оказавшись в соседней паре с Лизой, он взглянул на неё и вдруг улыбнулся. Эта улыбка странным образом преобразила жёсткое лицо, словно в приоткрытую дверь выглянул совершенно другой человек – застенчивый и милый.

А потом она видела, как он танцевал с дивной красоты дамой, и больше не было в его движениях ленивой небрежности – каждый жест дышал страстью! В контрадансе они вновь очутились в соседних парах, но теперь молодой человек видел только свою визави, будто кроме неё в бальной зале не было больше ни единого человека.

А теперь он ранен. Интересно, что с ним случилось? Нападение лихих людей или… дуэль? Почему-то Лиза была уверена в последнем. Ей вспомнились затуманенные болью тёмно-синие глаза и тень улыбки, скользнувшая по бескровным губам. Он тоже её узнал. Отчего-то эта мысль доставляла ей удовольствие.

«Жаль будет, если он умрёт», – подумалось вдруг Лизе.

Филипп проснулся от стука.

Вчера, вернее, уже сегодня рано утром, когда, уступив, как радушный хозяин, гостю свою спальню, Филипп добрался до дивана в кабинете, он заснул сразу, едва успев донести голову до подушки. Странно, но обычные тягостные думы даже не попытались завладеть его мыслями, видно, виной тому была усталость.

Стук повторился. Филипп резко сел на диване. В маленькие оконца рвалось солнце. Очевидно было, что сейчас уже очень поздно. Привыкший вставать вместе с птицами Филипп неожиданно проспал до обеда.

Рубашка, которую он вчера так и не снял, вся измялась, кружевные манжеты висели, как варёные капустные листья. Впрочем, стучал, конечно, Данила, больше некому.

Филипп встал, потянулся и распахнул дверь.

Под ней действительно топтался Данила. Обычно сумрачное лицо его светилось радостной улыбкой.

– Доброе утро, барин! Батюшка велели вас будить к завтраку.

Ладони стали холодными и влажными, точно лягушачья кожа.

– Батюшка? Разве он дома?

– Их сиятельство приехали поутру.

– А теперь который час?

– Да уж полдень скоро!

– Хорошо, сейчас спущусь.

Мелькнула мысль, что вчерашний гость ему приснился, и Филипп заглянул в спальню.

Новый знакомец был там. Бледное лицо, скорбный излом бровей – весь его облик был пронизан болью и страданием. Филипп прикрыл дверь, стараясь не шуметь. Всё равно спуститься к завтраку гость не сможет, значит, пусть спит, набирается сил, как велел маленький доктор.

С помощью Данилы Филипп переодел рубашку и панталоны, облачился в лучший камзол и вышел из комнаты, велев дядьке сидеть возле раненого.

При свете дня дом выглядел иначе. За восемь лет многое переменилось. Кое-где стены покрыли изразцы и панели орехового дерева, обивка тоже стала другой, более богатой и яркой, появилась новая мебель.

У знакомой двери Филипп замер, во рту стало сухо.

…Матушкина комната… Медленно, как в душном тягучем сне, он протянул руку, коснулся дверной ручки. Войти? Пожалуй, не стоит… Должно быть, там тоже всё не так, как было прежде, и он лишь разбередит себе душу.