Грета за стеной - страница 10

Вместе с домом Грета поменяла и школу. Школа Ринга была больше ее старой школы раза в полтора, лучше оснащена и с целым списком внеклассных занятий – только выбирай по вкусу. Но выбирать Грете ничего не пришлось, потому что художественная школа при Королевской академии искусств, чей стеклянный купол был виден из окна ее комнаты на острове, казалась ей важнее, и бросать ее она не собиралась. Пожалуй, именно здесь, в красках, она отчасти нашла свою отдушину, когда находиться дома и в новой школе совсем становилось невмоготу. Ее успеваемость в обычной школе после развода резко упала, и учителя по неосторожности обрушивались на нее с критикой и призывами быть внимательнее, старательнее, а Грета пряталась в туалете и плакала. Тогда ей и помогла Александра, девушка из команды отца. Она несколько раз вызывалась привезти Грету после занятий в пятницу. По дороге они разговаривали, и Грете становилось легче. Перед тем, как выйти замуж и уехать, Александра дала ей один совет, который Грета прилежно соблюдала до сих пор. Она сказала, что если Грете станет плохо и все вокруг покажется совсем ужасным, нужно представить себя за ширмой – прозрачной стеклянной перегородкой, за которой безопасно и никто не обидит. Поначалу представлять себя за чем-то Грете удавалось с трудом, и ширма рассыпалась в пыль после первого же замечания учителя, но постепенно она приобрела устойчивость, пока со временем стекло не превратилось в кирпичную стену, и Грета будто перестала мучиться болью при взгляде на родителей от того, что они больше не вместе.

После окончания школы Грета подала документы в академию на кафедру монументально-декоративной живописи – ей всегда нравилось расписывать стены, отчего доставалось обоям в ее комнате. Но мама скептически относилась к решению дочери стать профессиональным художником, так как искренне полагала, что получив диплом, Грета до конца жизни будет расписывать изразцы на керамическом заводе или изготавливать магнитики с видами Гёльдерлина и Ринга. К тому же она не была уверена, что Свен захочет оплачивать ее обучение, а попасть на бюджет она считала для дочери невозможным. Грета сильно разозлилась на нее за эти слова и решила во что бы то ни стало доказать ей, что она сможет. Отец ее поддержал.

Конкурс на бесплатное обучение делился на 4 тура, и у девочки колени подгибались от волнения и страха. По заданию первого тура она предоставила приемной комиссии конкурсные работы по живописи. Пока трое незнакомых преподавателей академии рассматривали работы абитуриентов, Грета выполняла этюд натюрморта для предметной композиции и с замиранием сердца вслушивалась в голоса членов приемной комиссии за спиной. Один из них неосторожно высказался об использовании абитуриенткой Эггер серого цвета, назвав его гнетущим и одинаковым, а другой поддержал его мнение, но назвал эту проблему поправимой, а саму картину обозначил красноречивой и интересной. Того, кто ее защитил, звали Теодор Адлер, о котором еще на подготовительных курсах по группам ходили легенды. В жизни он оказался моложе, чем его представляла себе Грета. На вид ему было не больше тридцати. У него были темно-рыжие, почти медные, волнистые волосы и такая же темно-рыжая эспаньолка. Несмотря на работу с красками, вид у него был опрятный и чистый. Как Грета заметила позже, классические жилетки без лацканов, галстуки и кипенно – белые рубашки с засученными до локтей рукавами – он предпочитал любой другой одежде, изредка одевая черную водолазку, а его любимой привычкой было громко хлопать в ладоши, привлекая к себе внимание окружающих. По аудитории он передвигался быстро, подобно метеору, и легко управлялся с тяжелыми мольбертами и подрамниками. Он не был женат, но старшекурсницы клялись, что еще год назад видели на его безымянном пальце обручальное кольцо. Аспирантки с кафедры книжного дизайна и графики строили ему глазки, но он никогда этим не пользовался. Он много работал в академии и в своей мастерской и сотрудничал с галереей современного искусства «Сальвадори», которая торговала его картинами и часто устраивала выставки его работ. К тридцати годам он уже заработал себе имя и репутацию, хотя далеко не все художники считали его одним из своих, искренне веруя в то, что настоящий живописец обязан быть безумным и снискать признание только после смерти в нищете. Сам же Тео Адлер не подавал виду, что его это расстраивает и предпочитал не хвастать своими успехами перед менее удачливыми коллегами.