Гретель и тьма - страница 35

Я зову папу и пинаю стену так сильно, что у меня на бинтах проступает свежая кровь, но стоит мне потянуть за ручку, как дверь открывается. Когда мы вернулись из столовой, что-то пошло наперекосяк и все так торопились, что папа, должно быть, забыл меня запереть.

– Папа! – кричу я и бегу по коридору. – Папа!

Медсестра пытается меня поймать. Все еще крича, я ныряю ей под руку. Распахиваются двери. Выскакивает другая медсестра, хватает меня за платье. Ткань рвется, рукав от платья остается у нее в руке. И вот – папа, он моет руки, только почему-то красной краской. А кто-то внутри комнаты кричит на меня, кричит и кричит, только звук глухой, потому что на голове у того, кто кричит, одеяло. Красная краска капает папе на ботинки. А за ним другая медсестра держит что-то ужасное…

Грет открывает дверь, впускает холодный ночной воздух в кухню. Из своего тайника под столом я вижу громадную полную луну в море звезд. Грет машет на меня посудной тряпкой, и я быстро отскакиваю, чтоб не достала.

– Лучше делай, что тебе велят, и иди спать, а не то пожалеешь.

– Нет.

– Ладно, – говорит Грет бодро, – что ж, нет так нет. Что тут поделаешь. Boggel-mann[46] скоро придет, а дверь-то нараспашку.

– Папа говорит, не бывает никаких бабаек.

– Вот как? Он образованный человек, может, и прав. Нам с тобой осталось лишь подождать да поглядеть.

Начинается бум-бум-бум, и я выползаю, беспокойно гляжу на черную лестницу в кухню, почти уверенная, что уже течет по ступенькам здоровенная черная тень. И тут понимаю, что шум этот – от Грет, она месит тесто на завтра. Она откашливается и поет:

Я высовываю голову.

– А что у Бабая в мешке?

– Ой, то да сё. – Она еще сколько-то мурлычет мелодию, а потом начинает по новой: – Вот он пляшет вокруг дома…

– Там еда?

– Он думает, что да. В основном – клочки да кусочки непослушных детишек, а иногда и целиком. Его еще прозывают der Kinderfгesser[48]…

– Мне не страшно.

– Хорошо. – Грет пытается схватить меня, но я опять отползаю, прочь от ее руки, а она ходит вокруг стола и старается меня поймать. – Хочешь еще послушать про Детоглота?

– Нет.

– Люди говорят, он чудище с планеты Сатурн. Он темный, коренастый, нос у него крючком, а одет в длинное черное пальто. Нижняя губа у него такая здоровенная, что плюхает ему по груди. Ручищи длинные – чтобы просовывать в двери и забирать малышей. Давным-давно он натворил кое-что очень скверное…

– Что?

– Такое ужасное, что я тебе не скажу. Да и вообще забыла. Потому как чем бы оно там ни было, der Kinder-fresser оказался проклят вечно бродить по земле, а настоящего дома у него нет. Он так сотни лет уже ходит. Ночью ворует детей, которые не спят. И – ам-ням-ням — днем их глотает. Сёрп-сёрп — сосет их кровушку. Хрусть-хрусть-ам-ам — перемалывает им все косточки. – Тут Грет умолкает. – Тихо! Слышала?

– Что?

– Пубум-пум-пум, будто мешок тащат по земле.

– Н-нет.

– А ты послушай хорошенько, еще слышно чок-чок — это он, пока бродил, одну ногу износил, и приходится ему ходить деревянной ногой. – Грет присаживается на корточки и шепчет: – Вот что он на самом деле ищет – добрую новую ногу себе. – Она поглаживает меня по бедру. – Пока ни одна не подошла, но он все ищет.