Невысокий человек в сером костюме и роговых очках выдал голосом четко отмеренную иронию. Даже улыбнулся, показав мелкие белые зубы.
– Спасибо, Аарончик, – тепло ответил ученый.
Его любовь к миру казалась на первый взгляд более нервической, чем истинной, но на второй взгляд получалось, что все-таки да, мир, даже в самых однообразных своих проявлениях, ученому нравился.
– В житие, наверно, пока не надо, – улыбнулся он. – Ему для этого умирать придётся, а он мне пока живым нужен.
– Что-то умеет? – сухо поинтересовался Шнайдер. Адвокат, прозванный за глаза «ретроградным Меркурием» главным смыслом любого человеческого бытия считал доступный функционал: этот пекарь, этот парикмахер, этот философ (философию он считал сильно полезной, пусть бы даже и не наукой), следовательно, работа над его положительным юридическим статусом оправдана и похвальна.
– Сашка сказал, он пилот, механик и вроде как даже телохранитель, – пояснил Раунбергер. – Но для последней функции его придётся сначала откормить.
Он припомнил свой первый и пока единственный визит к одному из обвиняемых в этом громком деле – другу детства и однокласснику Саши Эстерхази – давно потерянному, а теперь вдруг отыскавшемуся при очень неприятных обстоятельствах.
Он помнил, как его провели в обширное и довольно сырое помещение с сугубо металлическим интерьером.
– Здравствуйте, вы Джафар? – уточнил он, устраиваясь через стол от заключённого, не очень похожего на те фото, которые ему показывал Саша. На картинках был приятный смуглый мужчина, с блестящими чёрными волосами и ясным взглядом. То, что Раунбергер увидел перед собой, напоминало свои прежние фото разве что носом, чьи прямые контуры были знакомы каждому школьнику по изображениям египетских фресок. И даже на нем резко выделялся каждый хрящ, неприятно гармонируя со столь же заметными швами на бритом черепе. Глаза заключённого запали, левый слезился, губы побледнели и потрескались, а скулы торчали так, что казалось, бледная кожа на них присохла, как у мумии.
– А вы, стало быть, Эйзен Раунбергер, – сказал тот медленно и не очень внятно. – Что ж, вам делает честь… ваша милость к падшим.
Голос у него был довольно низкий.
– Насколько я знаю со слов Саши, вы как раз не падший.
– Это как посмотреть, – Джафар медленно моргнул и вытер рукой под левым глазом. – Но вы наверняка сюда не за моими выводами пришли, правда? Вы хотите сделать свои. Выяснить, не ошибся ли наш общий друг в оценке степени моей вины в произошедшем. Что ж, спрашивайте.
Теперь Джафар смотрел на Эйзена прямо, и тот поразился живости его взгляда. Потенциальный клиент Шнайдера был так истощён, что не мог долго держать руки на весу – приходилось класть их на стол. Но выражение глаз – теперь это было видно – оставалось ясным и чутким.
– Расскажите мне, как было дело, – попросил Эйзен. Он догадывался, что Джафар столько раз в деталях излагал эту историю, что ощутит к нему, Эйзену, глубокую неприязнь, но Джафар только обреченно кивнул, понимая, что без этой экзекуции встреча теряет смысл.
– Изначально нас… было восемь, – узник говорил неровно, с длинными паузами. – Я, Каримов Ильнур с женой, Рогов, Астанин, Синьков, Пономарева и Кронис. Ильнур, начальник нашей экспедиции, нанял меня в качестве техника для проверки состояния законсервированных секретных объектов. Следовало… оценить степень их пригодности к дальнейшему использованию. Почему это не сделали летом, не спрашивайте. Любая степень… секретности предполагает волокиту, поэтому, запланировав поездку на июль, ведомство… пока прогнало документы по инстанциям, смогло выпустить нас… только в январе. Отказаться мы уже не могли, и таким образом оказались заложниками вечной неприязни бюрократов друг к другу. Срок был – два с половиной месяца, еды дали на месяц, обещали через пару недель подвезти оставшуюся провизию. Но так и не привезли. Расформирование и слияние ведомств… и концу месяца уже никто за нас не отвечал. Проект по восстановлению старой техники посчитали убыточным и закрыли, ну а чтобы вывезти нас, денег не было.
