Утром в праздник я выбежал за сигаретами на улицу и увидел, как осетинка Зарема около фруктового ларька продает бордовые мохнатые, как мохеровые варежки, тюльпаны. Я такие цветы встретил впервые. Они никогда не появлялись в Москве до этого, а я живу в столице двадцать лет. Я заплатил пятьсот рублей и купил пять штук. Я пришел домой и разбудил Наташу. Она хотела сказать, что ей нужны черные розы в пятницу-13, но увидев бордовые, мохнатые, мохеровые тюльпаны сказала: «Красота», – и все забыла, и в пятницу-13 на метлу не села.
Я больше никогда не видел в Москве бордовые, мохнатые, мохеровые тюльпаны, да и осетинку Зарему не встречал.
Мы с Мариной учились в медицинском институте и знания давались Марине с трудом. Она приехала из маленького дальневосточного городка Чегдомына и родители ей почти не помогали. Когда мы, развеселые, ходили по музеям, театрам и дискотекам, Марина сидела над учебниками и зубрила строение человека. Мы над ней смеялись, но к шестому курсу она всех обогнала в знаниях, и из нашей общажной комнаты её единственную позвали в ординатуру, когда мы напрямую пошли по больницам.
Через два года Марину я встретила на Дорогомиловском рынке продавцом свежевыжатых соков. Я очень удивилась и стала спрашивать:
– Что случилась?
– Первые месяцы в ординатуре шли хорошо, – ответила Марина, – но потом надо было вакцинировать двадцать двухмесячных котят. Я забрала котят и ушла, а профессор Кристаловский кричал вдогонку, что медицина, Марина – это не ваше.
В нашем городе Петропавловске-Камчатском в юности, в четырнадцать лет у всех были коричневые шубки из искусственного меха, а у меня белая. Я ходила гоголем, и хотя была не красавица, но все мальчишки хотели со мной познакомиться.
Когда я поступила в институт в Москве, то взяла белую шубку искусственного меха с собой, чтобы покорить столицу и влюбить в себя кого-нибудь. Но когда я приземлилась во Внуково, то увидела, что все ходят в натуральных мехах. Я восемь лет копила на норковый полушубок, но денег всегда не хватало.
Тогда я закончила аспирантуру и уехала на стажировку в Бельгию, где помогаю защитникам животных. Я хожу в белой шубке из искусственного меха, и со мной желают познакомиться все бельгийские мальчики. Худые, толстые, умные, глупые, веселые, грустные, смешливые, назойливые, смирные, накаченные, дохлые, высокие и коротышки.
Я скажу честно, что не понимаю верлибры.
И даже большее – я их и не читаю.
Когда мне попадается текст в столбик, но без рифмы,
то мой мозг скукоживается
и не может воспринять поэтическую информацию.
Я это считаю собственной слабостью,
но ничего не могу поделать с собой.
Нет сил, чтобы преодолеть и разобрать
слабо ритмизированное повествование.
В тоже время я считаю,
что хороший верлибр написать сложнее,
чем регулярный стих.
Ритм и рифма сами доводят поэта до неведомых высот,
так что он парит над пространством
и ничего более делать не надо.
Только записывай то, что тебе диктует небо.
Хорошие верлибры в начале своего пути писал Д.В.,
но это скорее исключение, чем правило.
