– Как едва не помер?
– Да вот так. Упал со шкафа.
И Григорьев рассказал, как было дело. Поведаем и мы читателю, как развивались события.
Часа в три дня, ровно неделю назад, во вторник, как раз именно в то время, когда в городском совете обычно оканчиваются заседания и советники, с чувством выполненного долга расходятся по домам, главный холмогорский архитектор, Иев Кузьмин, находясь в древлехранилище, где в любое время года, когда не зайди, пахнет пылью и сальными свечами, полез на шкаф, на самую верхнюю полку, потянул за что-то, за что лучше бы не тянуть, после чего лежавшая там кипа книг и тетрадей с шумом рухнула вниз, опрокинув лестницу, на верхней ступени которой он в тот момент помещался. Расстояние до пола было изрядное. Пролетев его и упав навзничь, Кузьмин успел заметить заглавие первой, низринувшейся на него книги. Называлась она «О пользе луковой шелухи», корешок в одном месте был изъеден мышами. Этот факт был последним, который мастер-зодчий отметил, после чего потерял сознание и очнулся уже в постели архивариуса, квартировавшего прямо в здании, куда был перенесен после того как обнаружили его распластанным на полу и придавленным книжной мудростью.
– И чего ему наверху понадобилось? – вопрошал Томило.
– Чего?! Видно уж судьба такая. До сих пор господь его миловал, теперь пришла и ему очередь. Я ему несколько раз об этом замечал «Не суетись!», да все без толку. Он человек ученый и сведений у него в голове понапихано, на четверых неучей хватит, да только носится он повсюду с такой опасной прытью. Начнет объяснять, раскричится, взбудоражится, вытащит бумажку, станет рисовать на ней, тыкает тебе в нос, вот, мол, смотри, как надо здание сие строить. А ответишь ему невпопад, так расплачется или, что еще хуже, вскипит и дураком обзовет. Оно конечно градостроительство – дело важное, и башни нам нужны, и здания всякие, но зачем же скверными словами обзывать?
– В прошлый раз едва под телегу не попал, – вспоминал Томило, – шел по улице, сам с собой заболтался, а тут телега мимо едет. Кучер три или четыре раза кричал ему, да тот не слышит, словно не к нему обращаются, идет, руками размахивает, головой трясет, как очумелый, кучер его кнутом по спине и хлестани.
– Ну все. На этот раз отходился… Неизъяснимый закон судеб повелевает теперь им.
– Как так?
– Да так: лежит вторую неделю. И уж надежды нет, что встанет. Раньше-то рот не закрывался, а теперь путного слова от него не добьешься, только и знает, что мычит теленком и глаза таращит. А кто работу-то теперь завершит? Я тебя вот спрашиваю! А? Некому!
Григорьев удрученный замолчал и почесал затылок. Эх, кабы характер архитектору поспокойней!… Томило Васильев тоже находился в подавленном настроении. Ох! Кабы выпутать из беды мастера-зодчего…
Иев Кузьмин, главный холмогорский архитектор действительно был весьма сведущ в науках и технологиях, хоть и обладал неустановившимся, можно сказать, ребяческим характером. Он был уже мужчина в летах, но, что называется, без душевной солидности. Инженерному делу выучился сам, и через свое ремесло считался заметным и уважаемым человеком, не только потому что долго корпел над книгами, но и потому что предложил полезные нововведения, сильно облегчавшие жизнь горожан.
Он замостил проезжие дороги и базарную площадь, а тротуары, взамен бревенчатого настила, бывшего на них ранее, выложил каменными плитами. Дерево имеет неприятное свойство гнить и превращаться в труху, тогда как камень стоит незыблемо и вечно. Подковы рысаков и кляч звонко доставали мостовую, пешеходы восхищенной дружной толпой разгуливали по тротуарам.
