Присев на кровати, юноша вдруг заметил лежащий на ней кулек. Он внимательно разглядывал его, но потом любопытство взяло вверх и, развернув мешок, он увидел тот самый кафтан, что выбрал сегодня на базаре.
– Мама, мамочка, спасибо тебе, – тихо промолвил Юра и тихо заплакал от счастья, от благодарности к матери и из-за того, что днем плохо подумал о ней, о той, которая сделала для него больше, чем способен был человек.
Он бесшумно прошел в горницу, где в этот момент, склонившись над деревянной бочкой, стояла Варвара и мыла посуду. Юноша присел на корточки подле матери, взял в руки одну из тарелок и тихо попросил:
– Матушка, позволь я помогу тебе.
– Родной ты мой, солнышко мое ненаглядное, – ласково проговорила женщина и нежно погладила сына по щеке.
– Прости за сегодняшний день. Я, правда, повел себя глупо.
– Экий ты. Все хорошо. Я даже рада, что смогла уговорить Смирного купить тебе красивый кафтан.
Юрий помолчал. Казалось, он не слышал слов матери, все время пребывая в своих тайных думах, о которых не рассказывал никому, словно боясь навлечь на себя беду. Закончив мыть посуду, он вытер руки о полотенце и спросил:
– Матушка, мне обязательно ехать в Москву?
– Для твоего же блага, родимый. Умен ты не по летам, способности к учебе у тебя есть, вот и захотелось мне помочь: а вдруг случится, что из тебя выйдет большой человек. Уж кто-кто, а грамотные люди в наше время ой как нужны.
– Ты сама так решила или это дядя посоветовал?
– Я… мы вместе обдумали и пришли к выводу, что негоже тебе век в маленьком городке поживать. А Москва-то столица, там столько возможностей.
– Вы хотя бы меня спросили, чего я желаю. А то все решили за меня наперед.
Варвара уставилась на сына, сдвинув брови к переносице. Впервые в жизни она злилась на него.
– Не хочешь – не ехай. Да только в будущем не пеняй на других, что жизнь не удалась.
– Прости меня, – Юрий подошел к матери и поцеловал тыльную сторону ладони в знак покорности и смирения. – Я поеду в Москву, авось, и уезжать потом не захочется.
На следующий день рано утром Варвара приготовила седельные сумы с запасом еды да одежду. Юрий, еще более бледный от волнения, ходил из угла в угол, даже к еде не притронулся. Знал он, что в обед придет за ним родственник по отцовой линии, который и приведет его в Москву грамоте учиться. Не хочется юноше покидать отчий дом, ой как не хочется. А что делать? Надо как-то о хлебе насущном думать, а потом, как знать, может, в царские палаты наймут в качестве секретаря или еще кого-нибудь, царь, поговаривают, привечает грамотный люд. А там, если дело в гору пойдет, обустроится в столице, домом обзаведется, а потом мать с братом к себе везьмет; пусть матушка хотя бы на старости лет в довольстве поживет. Так рассуждал четырнадцатилетний Юрий Отрепьев, сын Богдана Отрепьева, будущий царь всея Руси.
Когда солнце направило косые лучи в сторону окон, что располагались с южной стороны, у ворот послышались шаги, потом кто-то забарабанил по ставням. Варвара, вытирая руки о передник, ринулась открывать калитку.
– Здраве буде, Варвара, – проговорил высокий, сухопарый старик.
– Ой, Петр Захарович, проходи, мы тебя с самого утра поджидаем, – с поклоном поприветствовала его женщина.
Юрий в это время стоял на крыльце и внимательно наблюдал за гостем, который уже протопал к крыльцу и снял пыльную обувь. Старик долго, пристально вглядывался в лицо юноши; по сему было видно, что его заинтересовало нечто такое, о чем иные не догадывались. Петр Захарович прочитал в лице дальнего родственника будущее величие, но вслух дум своих не сказал. Вместо этого он подошел к Юрию и спросил:
