Из глубины квартиры, шаркая домашними туфлями по полу, вышел Григорий. Он, наверное, услышал возню в прихожей и решил проверить лично, кого принесло на ночь глядя, потому что тётка с недовольным лицом его не звала. Распутин явился сам.
Он был одет в простую тёмную рубаху навыпуск, подпоясанную верёвкой, и широкие штаны.
«Старец» выглядел вполне себе по-домашнему, можно даже сказать мило и уютно, но вот его взгляд… Он остался прежним – пронзительным, тяжёлым, изучающим. Ни одна фотография, попадавшаяся мне в прошлом, не передавала особенности этого взгляда.
Распутин, как только появился в комнате, выполняющей роль гостиной, сразу уставился на меня. В сторону Лядова он глянул очень быстро, бегло. Видимо, полицейские не являлись для него предметом интереса. А вот мою физиономию Григорий изучал внимательно. Через минуту в его глазах мелькнуло узнавание, а потом – лёгкое недоумение.
– Ты? – искренне удивился Распутин. – Пошто явился? Ежли с благодарностью, так пустое. Не стоило оно того. Да ещё служивого притащил. Зачем он тут?
Мне кажется, во всей ситуации Лядова больше всего поразили две вещи. Первая – что Распутин заговорил не с ним, а со мной. Вторая – что по мнению «старца» это я притащил полицейского, а не он меня.
Унтер-офицер вытянулся, козырнул и решил срочно брать инициативу в свои руки.
– Ваше… э-э… господин Распутин! Прошу прощения за беспокойство в столь поздний час. Вот, задержали сего молодца за бродяжничество, а он утверждает, что к вам по срочному делу торопился. Мол, ограбили его, все отняли, избили. Говорит, вы его ждёте по важному делу, будет недовольство, если не явится… Я уж и не знал, что думать… Решил сам, лично препроводить.
Распутин перевёл взгляд на полицейского, поморщился, будто его крайне раздражал голос Лядова, а затем снова уставился на меня. Во взгляде Григория уже не было ни ожидания, ни недовольства – скорее, усталое любопытство.
– Жду? – он хмыкнул. – Делов-то у меня и без того хватает.
Лядов сразу всё понял. Его лицо вытянулось, покраснело от злости и смущения, а потом пошло белыми пятнами. Конечно, по реакции Григория он сообразил, что оборванец, то бишь я, его надул, сыграв на страхе перед именем Распутина.
– Ах ты, шваль! – зашипел Лядов на меня, едва не брызгая через губу ядовитой слюной. – Сбрехал, сволочь такая! Ну, погоди, я тебе!
– Не торопись, служивый, – неожиданно остановил его Распутин, поднимая руку.
Он продолжал смотреть только на меня, но теперь во взгляде сквозило что-то новое – не то интерес, не то подозрение.
– Дай-ка мне словечком с отроком перекинуться. Оставь его. Можешь за дверью подождать.
Унтер-офицер растерянно моргнул, но спорить не посмел. Козырнув, он почти бегом ретировался из комнаты, бормоча что-то себе под нос. Я отчетливо расслышал пару словечек, заканчивающихся на «ять» и по-моему конкретно в данном случае дело было вовсе не в старорусском языке.
Мы остались одни, я и Григорий. Он замер напротив меня, сложив руки на груди. Ожидал, что последует дальше.
Атмосфера стала напряжённой. Сейчас или никогда, решил я и приступил к операции: «Разведи того, кто сам разводит половину Петербурга».
– Григорий Ефимович, – заговорил быстро, не давая ему времени опомниться, передумать и выставить меня за дверь. Бить нужно сразу, наверняка. – Сказать вам хочу очень важное. Оно касается вас. Вашего прошлого и вашего будущего.
