Грим - страница 16

Стоя перед домом Тронто Левиса девятнадцать лет спустя, Роман почувствовал, как губы медленно растягиваются в улыбке триумфатора. Причиной тому было не то, что он собирался сделать. Он улыбался потому, что больше не был бессилен. Он улыбался потому, что зерно той философии, которое невольно заронил Тронто Левис в тот самый незначительный, незапоминающийся день, проросло, окрепло и превратилось в сильнейший аконит, корнями укрепивший все то, что раньше размывали дожди. Благодаря этой опоре Роман Ареклетт твердо стоял на ногах уже много лет, не позволяя ничему пошатнуть его принципы и мораль: разум должен торжествовать, но глупость, ложь, лицемерие и неоправданная жертвенность ради зла и прихоти должны исчезнуть. Для них нет места в том мире, который он стремился создать. И создавал, медленно, планомерно, упрямо, избавляясь от скверны своими способами, методами закона и силы.

Роман посмотрел в сторону. Садился туман, густел и к утру грозил заполонить долину плотной стеной.

Роман развернулся и ступил в темноту, почувствовал, как замерзли ноги. Кроме его бывшего преподавателя, вокруг на много миль не было никого. И все-таки ему слышались тихие пружинистые шаги. Не все время, но стоило задуматься об этом, как там, у дома, шаги как будто становились отчетливее. Роман усмехнулся, мрачно подумав, что слышит, как его собственные ноги ступают по шаткой дорожке безумия. Он бросил сумку и ружье на заднее сиденье и поехал домой, посматривая на обочины дорог чаще, чем обычно.

Ему снилось беспокойное стадо белых овец с черными головами и ногами посреди широкого поля пожухлой травы и издалека казалось, что вместо морд к нему обращены обугленные черепа. Что-то их напугало. Пронзительно заблеяв, они развернулись и побежали прямо на него. Роман хотел отойти в сторону, но не смог пошевелиться, как часто бывает в плохом сне, и даже закричать. Рот раскрывался в немом истошном крике до тех пор, пока обезумевшее от страха стадо не настигло его и не погребло под черными копытами.

Роман проснулся и в тишине спальни услышал, как колотится его сердце. Глядя в потолок, он подумал о том, как это было глупо: испугаться овец и – нелепость! – быть затоптанным. Роман даже попытался усмехнуться, но вышло что-то похожее на хрип. Его испугали не овцы, а чувство, которое он отчетливо испытал во сне. Чувство безотчетного животного страха, от которого не скрыться и не избавиться, потому что он иррационален, и здравый смысл над ним не властен.

В зал суда он вошел одним из последних. Присяжные с важным видом оглядывали зал, прокурор сверялся с записями, сторонние наблюдатели шептались и усаживались поудобнее. Среди присутствующих Роман разглядел нескольких учителей, которых смутно помнил, а также бывшую жену Тронто Левиса. Остальные люди были ему не знакомы. Сам подсудимый сидел, без конца поднося к пересохшим губам стакан. Адвокат склонился над ним и что-то долго объяснял, вероятно, строил прогнозы. Роман взглянул на них с плохо скрываемым презрением: все относительно неглупые люди в этом зале знали, что подсудимый будет оправдан.

Он сидел в самом последнем ряду, но хорошо видел подсудимого. Невысокий, грузный, обрюзгший человек с проплешиной. Складки на шее как будто стекали под воротник ставших непривычными рубашки и пиджака. Глаза все время слезились, перебегая от адвоката к судье. Тронто Левис цеплялся за своего защитника, как неокрепший младенец хватается за руку матери, и это еще сильнее провоцировало в Романе отвращение. Страх бывшего учителя висел над ним осязаемым влажным облаком. Страх, который он сам, увлекшись работой, так любил внушать другим, пользуясь положением и неоправданным авторитетом. Глядя на то, как его бывший учитель отчаянно потеет в ожидании приговора, Роман думал о нелепости всей ситуации. Ведь эта история так ничему и не научит старого лицемера. Покинув зал, он даже не вспомнит о том мгновении, когда положил руку на Библию и поклялся говорить лишь правду. И тем более не допустит мысли о том, что все это заслужил. Такие люди, как он, – вечные кредиторы, а мир вокруг – должники.