Грим - страница 4

Вернувшись в гостиную с бокалом джина, которого осталось на один глоток, Роман встал у окна, спрятав левую ладонь в карман. Густая морось белесым роем окружала фонарь над воротами. Зелень, не поддавшаяся осени, съежилась, словно предвкушая скорые заморозки. Не было видно ни звезд, ни луны – только темнота и медленно наплывающий туман, как возрождающийся из ничего дух, который грозит обрести безмерную силу, но не плоть. Липкий, бестелесный, совсем как люди, которые его окружают, думал Роман, глядя в окно. Никто из них не представляет ровно никакой ценности. Спроси их о какой-нибудь ерунде, и они рассыплются в пространных речах, будут с важным видом знатоков утверждать, что это – белое, а то – черное. Задай вопрос об их четкой цели, о морали, о личных ценностях, и они замолчат. А те, кто продолжит говорить, наверняка солгут. Они как пустые оболочки, как туман, что застилает землю и скрывает предметы, но на деле оказывается лишь фикцией. Не громадной непроходимой стеной, но пустотой, обладающей лишь одним настоящим талантом – обманывать зрение.

Ему вспомнилась Теодора и ее суровый, упрямый, непонимающий взгляд. Отнес бы он ее к той же жалкой категории людей? Нет… Или возможно… Роман признался, что ему бы этого не хотелось. Но пока он не мог назвать ее смелой, той, кто не лжет себе и, значит, не лжет миру. Наблюдая за тем, как едва различимая в темноте сада ворона прячется в сухих ветвях гортензий, он почувствовал укол обиды, даже разочарования. Почему она отказывается видеть правду?

Отдалившись от окна, он вдруг снова обернулся. Роман ничего не смог рассмотреть, к тому же мешало слабое, но все-таки видимое отражение комнаты и его собственное. В темноте сада никого не было и не могло быть. Теперь никого. Он отогнал мысль, что за ним внимательно наблюдают извне, и, проглотив остатки джина, погасил свет.

Теодора Холл сидела в кресле и пристально рассматривала пестрый кардиган своей клиентки. Весь в малиновых, бирюзовых и ржавых пятнах, он наводил ее на мысли о коре многолетней, подпорченной сыростью и временем секвойи. Это было красиво, но как-то диссонировало с образом Сюзанны Даль, сидевшей напротив и в который раз тщетно пытавшейся понять причину несовершенства ее отношений с партнером. Из всех пациентов, которые были у нее за время практики в качестве психолога, Теодора сложнее всего переносила сеансы с Сюзанной. И дело было даже не в жуткой манере вести рассказ и подолгу глядеть в пустоту, а в ее точке зрения. Единственном, в чем Сюзанна была непреклонна. Ее убеждения Теодора разделить не могла. Она хотела понять, силилась сделать это из раза в раз, но не могла. Потому что это было именно то убеждение, которое нагоняло на Теодору страх и стыд.

– Ну а что было потом? Вы сказали, вас что-то вывело из равновесия? Можете ли вы сказать, что это было? – Теодора сдержала вздох и попыталась сосредоточиться на внутреннем мире фрекен [1] Даль, представлявшем для нее нечто сродни торнадо, в котором она силилась рассмотреть подхваченный домик, но никак не могла понять, он это или очередная груда мусора.

– Знаете, чувство такое… как будто выпала из космического корабля, и трос оторвался, а тебя мотыляет в космосе, среди звезд, то еле-еле, то вверх тормашками выворачивает. Вроде красиво вокруг, так, что дух захватывает, но при этом тошнит от такого вращения, – начала Сюзанна, глядя на колени, и несколько кудрявых светлых прядей упали ей на лоб и щеки. Теодора ждала. – Днем случайно узнала, что Т. уволили, так что, скорее всего, он теперь будет заходить совсем редко, и то не ко мне. Спросила себя: какая разница? А сама расстроилась. И сначала даже не поняла, а потом раз – и настроения уже нет. Началось вращение вниз головой.