Пушкин прискакал в лагерь. Вечером в большой деревенской избе был царь. Когда он вошёл в сени, его там со свечой остановил постельничий:
– К нему нельзя – у него гости!
– Доложи ему, что дело важное.
– Я думаю, что сейчас у него дела поважнее государственных!.. Подожди полчаса, отдышись. Чаю хочешь?
– Не откажусь.
Через некоторое время, когда Пушкин пил третью чашку, из дверей прихожки вышла женщина. Потом из прихожки – голос:
– Эй, постельничий, кто там ко мне?
– Пушкин, ваше императорское величество!
Тот вопросительно посмотрел на него.
– После твоего отъезда приказал себя так величать, – шепнул он. – На манер византийских императоров…
Пушкин встал и прошёл через прихожую в горницу. Он сидел на кровати в нижнем белье. Потянулся, зевая:
– Ну?.. – и снова начал зевать.
– Их нет…
Тот хлопнул челюстью и забегал по горнице:
– А этот… кто… ну, приводил в исполнение…
– И его нет. Приказал долго жить…
– Как?!
– Конь под ним попал в сурчину, а рядом – обрыв… Конь чуть ногу не сломал – грохнулся со всего маху… Ну, он из седла полетел под кручу… Я скакал с ним к тебе, вроде бы, за наградой, а оно вон как получилось…
– Награда… Да, награда тебе будет…
Снял перстень с пальца:
– Давай руку! – и натянул на мизинец дорогой перстень…
…Утром Пушкина разбудили барабаны. Они будили людей. «Идём на Москву!..» – слышался крик.
«Не терпится ему взгромоздиться на трон, самозванец!..» – и зажал рот. Осмотрелся – никого нет. Перекрестил рот, бормотнул: «Боже!..» Он раскаялся за произнесённое. Встал, плеснул в лицо над лоханью из ведра водой. Быстро оделся и заспешил к соседней избе, в которой был ночью.
Там он был не один. Пушкин любил поспать. «Некогда спать – дела ждут!..»
– Простите, ваше императорское величество! Умаялся с дороги…
Присутствующие переглянулись: «И когда он успел узнать, что его так называют?..» Их мысли прервал Гришка:
– Господа, мне донесли, что Фёдор вместе с матерью в страхе передо мной отравились!..
У всех отвисли челюсти.
– Хлопните челюстями и слушайте меня! Москва нас ждёт! В путь, господа бояре!
– Ходит после обеда один, не спит – срамота одна!.. За обедней не стоит… Говорит, просвещение сделает…
– Это что, нас, неучей, поляк будет учить?! Одно у него от батюшки – ни одну юбку не пропустит… Одна девица пришла к нему в светлицу, он вмиг щупать её стал. А та, не будь дурой, вырвалась от него и по ступенькам – вниз. И он за ней, кричит: «Держи воровку!..» А сам на ровном месте шлёпнулся!..
– Это он – в батюшку!.. Тот ни одну юбку не пропустил… Пакостник был, прости Господи!.. Плохо о государе сказал…
…Смерть царя Бориса Годунова была столь неожиданной, что она вселила в сердца верующих людей веру: мол, Бог знает, кто истинный царь, не допустил он много лет царствовать Бориске, спас он Россию, вернул ей настоящего помазанника Божьего, чуждо было ему правление Бориса!.. Крестились на похоронах люди и шептались: «Бог – не Микитка, он видит и знает, кому царствовать!.. Вон, не допустил дочь-невесту… Без семени она… Могла бы давно замуж выйти, заморского царевича родила бы, да Бог не захотел!.. А сынок у него, вместо того чтоб учиться, как царствовать, наподобие глуповатого цезаря Италии – в науку вдарился! Какие-то карты чертит… Тот книги писал, а этот карты чертит!.. В восхищение своего батюшку вводил – тот и рад был этому: на трон его покушаться не будет! Да и кто такого поддерживать будет?! Царь, он должен трон любить, на место отца метить… А он – как дождик целый день штрихует, не устаёт, так он целыми днями сидит чертит на бумаге чёрт-те что!.. Нормальный художник богомазанием занимается, а этот начертит на бумаге речку и радуется, как мешком вдаренный… Отец, умирая, наставление ему давал… Да куда ему до настоящего царя Дмитрия Ивановича?!. Ясно дело, Богу он не по душе… Потому и голод напустил на наши земли, и не один год, а три подряд!.. Не по душе нашему Богу царствование Бориски… Народ недоволен – и Он недоволен…»
