— Вы почетный дипломат, а не пленница. Не стоит драматизировать.
«Заткнись, Мирай! Заткнись!» — завопил внутренний голос с интонациями Искена.
Я вперила взгляд в озеро, надеясь остыть, но и там увидела отражение Грома. Он стал моим личным проклятием. Его тень нависала надо мной, заслоняя солнце.
— Вам была дорога та лента?
Почему это его интересует? Откуда такие странные вопросы? Как будто на что-то намекает.
Я посмотрела на него искоса и осторожно ответила:
— Да.
— Откуда она у вас?
— Мне подарил ее дядя Комо. Для меня она была как талисман. А вы… — я запнулась и медленно опустила взгляд, но получилось, что оглядела Грома с головы до мысков сапог. Он снял нагрудник, и черная ткань прилегала к телу, не скрывая очертаний хорошо развитых мышц. — Вы казались мне менее общительным.
— Я спросил у Мая, что значил тот ритуал, — сообщил Гром бесстрастным тоном.
Внутри все перевернулось, а потом съежилось от мучительного и болезненного стыда.
— Госпожа Мирай, — его голос стал капельку теплей. — Не переживайте, нам это не грозит.
И развернулся, чтобы уйти и оставить за собой последнее слово.
— Да, верно. Вы совершенно правы! — пальцы сжались в кулаки, по ним скользнули тонкие голубые молнии и как змеи свернулись на запястьях. — Ведь мужчина должен завязать на дереве ленту своей любимой девушки. То должен был быть жест вечной любви, а не вечной ненависти.
Он замер, а потом медленно повернулся. Пока приближался, взгляд его блуждал по моему лицу, изучая. Я напряглась, готовая обороняться.
— У меня нет к вам ненависти, — проговорил негромко, но четко. — Ненавидеть и мстить женщине недостойно. Есть лишь досада.
И все равно оставил последнее слово за собой!
Какая досада? На кого? На меня или на себя? Кто поймет этого Грома?
Ненависти у него ко мне нет! А маска благородства-то не треснет?
Досадно наверняка потому, что ему пришлось сражаться с женщиной. И что не удалось спасти своих людей на этом проклятом озере.
Фантомная боль пронзила левый бок, и я поморщилась. Вместо шаровой молнии метнула ему новый, пропитанный ядом вопрос:
— Раз пришли извиняться, не хотите ли попросить прощения еще и за то, что два месяца назад на этом самом месте проткнули меня насквозь и бросили умирать?
Я поняла, почему его называют Громом. Он был похож на бурю. Нас разделяло шагов десять, но чувство было таким, что он стоит рядом и сжимает пальцы на моей шее.
Поднялся ветер, и показалось, что по щеке мазнули снежинки. Волна озноба прокатилась по всему телу.
— За это я прощения просить не стану, — процедил Гром. — Вы слишком много о себе возомнили, но всему есть предел, госпожа Мирай. Если снова попробуете мне дерзить, особенно при остальных, я накажу вас. Уверяю, вам это не понравится.
Я знала, что он не шутит. Вот и докажи теперь, что нет ненависти. Ты просто маскируешь ее, Гром.
Опуская голову, я чувствовала, какой деревянной стала шея. И не хотела, чтобы он видел выражение моего лица. Столько лет училась себя контролировать, держать в руках, но появился он, и все пошло прахом.
— Приношу извинения за свои необдуманные слова. Больше такого не повторится, — произнесла я сухо.
Посмотрев на меня, как на самое раздражающее в мире существо, Гром коротко кивнул и зашагал прочь. Он отдалялся, а ко мне возвращалось спокойствие, буря в душе утихала.
Долго наслаждаться одиночеством не выйдет, пора возвращаться в лагерь. Я бросила взгляд на безмятежное озеро — как же тихо! Солнечные зайчики скачут на воде, у дна качаются плети водорослей и скользят юркие серебряные рыбешки.
