Меня тоже понесло. Мне было, что ответить. Я чувствовал себя в эту минуту русским, хотя один Бог ведает, кто мы, Гроше, по крови. Я русский, потому как кроме русского только английский знаю в пределах школьного курса, да и то все пастперфекты забыл, не говоря о падежах, хрен с ними, объяснить в баре могу и в магазине поймут, никуда не денутся. А вот то, что мои предки строили на Кавказских Минеральных Водах, Исаакий завершили, в балканской войне Шипку обороняли, Кавказ воевали – никуда этого не денешь. Этому они служили, этому присягали, этим гордились, значит, стали русскими, потому как в России. Гости что-то хотели возразить, но я им не дал опомниться:
– Я знаю, откуда в вас все это кипит и булькает, -я выпил залпом настойку. – Раздел Польши простить не можете. А какой конкретно – первый, третий или пятый? Под кайзером лучше было, когда немецкий вашим языком стал? Или под вермахтом? Когда у вас, чтобы у себя не поганить, концлагеря понастроили?
Маришка испуганно толкала меня ногой под столом. Агнешка метнулась убирать посуду. Збышек умоляюще смотрел то на меня, то на соседей. Но я завелся, сосед пан Яновский налился кровью, как малина спелая стал.
– Я знаю, что мы оккупанты. Кто же еще? Только потому что дворянство ваше отменили? У вас в одном уезде вельможных панов было больше, чем во всей России. Днем со своим волом шляхтич поле пахал, а вечером, саблю нацепив, в шинке орал, какой он со всех сторон аристократ. Вот вас и посчитали, умножили на ноль, оказалось – пшик, что есть на самом деле.
– Вы уничтожили наше государство. Мстили за то, что мы до Москвы дошли.
– Во-во, – продолжил я, – только мы язык ваш не запретили, книжки ваши печатались, школы не закрывались, да и костелы, как стояли, так и стоят. А вы что творили на Украине, когда церкви православные жгли и язык свой навязывали?
– Мы были самой великой страной, – Яновский сжал вилку, только что не согнул.
– Пока под Пруссию с Австрией не попали, там на вас как на людей и не смотрели, кому ваша эта спесь там нужна. А мы враги. А после нас немцы.
– Это так, – кивнул Збышек, который сам был не рад гостям.
– Крепостных вам запретили пороть? А вы европейцы недоделанные, обиделись.
– Вы нас цинично разделили с немцами, – пан сосед встал, жена робко поднялась вслед за ним.
– Да мы вас освободили, мы вам Силезию отдали, немцев выгнали. И вы радостно вселились в их дома с еще теплыми кроватями и чистыми чашками. Не так?
– Так, – кивнул Збышек, – моя семья туда из Белоруссии отправилась, им сразу дом в комендатуре выписали. Они пришли со своими узлами, а там все есть, даже будильник. Родителям было стыдно, но они не могли отказаться от переселения. Плохо было, невозможно, невыносимо. Но Сибирь еще хуже.
Соседи не ожидали от него такой выходки, он никогда этого не говорил, даже Агнешке.
Что же он несет, с Силезией просто справедливость восторжествовала, земли, узурпированные Пруссией, вернулись. Все правильно и верно, через три поколения поляки приехали в родовые гнезда, которые были домами немецких бюргеров, сбежавших при наступлении Красной Армии.
Но Збышек стоял на своем. В том году они стали оккупантами, хотя его еще на свете не было, но будильник чужой его семья себе присвоила, и со своим будильником не расстались. Потом он бы вернул его владельцу, какому-то немцу, зачем ему мозеровский затертый будильник 1937 года выпуска, только как потомков этих немцев найти. Вот он его и хранит, протирает латунь, даже заводит два раза в месяц, чтобы механизм работал. Он тикает и напоминает ему о том, что произошло, как капли с крыши в марте, что говорят о пришедшей весне.
