Его прерывает вой – младшего смертника волокут ко второму столбу.
Когда вой стихает, сербы молятся.
Я молюсь вместе с ними…
– Мы с тобой хорошо понимаем друг друга, кяфир? – каракулучи спокоен, внешне спокоен, но его ус предательски дергается.
Чего они все хотят от меня? Что такое сделал тот, в чье тело забросила меня судьба и воля умирающего колдуна? Что вез? Список мятежников? Оружие? План восстания или час вторжения? Русские не высаживались в Адриатике – значит ли это, что слабость моя или неудача того, чью оболочку я занял, тому виной?
Вопросы, вопросы…
Тело ломает. Рука распухла, боль в переломанных пальцах пульсирует, глушит мысли, лишает разума…
– Мы с тобой правильно понимаем друг друга, неверный? – голос янычара доносится как через толстую подушку.
В углу Али Азик раздувает угли жаровни. В комнате и так духота, а тут – угли. Меня заливает пот. И мне все равно, чем это закончится. Утешает лишь то, что, по-видимому, сербы подготовят моим мучителям ловушку. Значит, смерть и муки будут не напрасны.
Янычар, господин Тургер-чорбаджи, ждет.
Я киваю…
Он доволен.
– Там…
Он замолкает и косит глаза на толстяка. Странно… Что же такого тайного я вез, что ты опасаешься своих же, османский ублюдок?
Каракулучи подбирает слова. Али все также ворошит угли.
Когда же я сдохну?!
– Там все, что ты должен был доставить?
Киваю.
Губы мои разбиты, осколок левого верхнего клыка, стесанного палачом, кровянит и при каждом движении распухшего языка готов взорваться. Я не ем уже третий день. Только пью – жевать невозможно.
Янычар аж светится.
– Завтра ты покажешь, где это место?
Чего же он так хочет? Выслужиться? Не важно… Завтра ты сдохнешь, сдохнешь вместе со мной, усатая тварь!
А пока я прячу глаза и киваю. Все, что он хотел услышать, я уже сказал.
Завтра мы не выехали.
Каракулучи рвал и метал. Мне казалось, что Бог услышал мои молитвы и я, наконец, подох в этом гребаном миру пыток и боли. Казалось…
Рана на руке воспалилась, бок горел, я потерял связь с реальностью.
Когда сознание возвращалось, около меня хлопотал старичок лекарь. Весь сухонький, в богатом тюрбане. Как потом оказалось, в беспамятстве я провел два дня.
…Потом очнулся.
Бок замотан, пульсирующая боль исчезла, рука тоже в чистых холстах, каждый палец перевязан отдельно, осколка зуба во рту нет – удалили.
На столике рядом со мной куча блестящих инструментов, баночки с мазями, плошка, ступка для растирания трав, горелка и кувшин с водой. На мне – новая чистая рубаха, да и камера, вроде, другая.
У стены спорят старичок-лекарь и толстяк Али. Палач горячится, лицо его напоминает помидор.
Я окидываю взглядом столик. Вот он – скальпель, маленький острый ножик, мое будущее, мой пропуск в другой мир.
Левая рука зафиксирована. Видимо, чтобы не поранить себя, когда мечусь. Я тянусь правой…
Руку со скальпелем перехватывают – Али или лекарь приставил сиделку, невысокого чернявого парня. Ножик забирают. Я теряю сознание…
Выбрались мы утром четвертого дня.
Легкая канонерка перевезла нас через Бока-Которскую бухту в Радовичи. Отсюда мы движемся растянувшимся караваном по старой дороге, проложенной вдоль побережья.
Дождутся ли нас? Не решат ли, что план сорвался? Не знаю, не хочу даже думать об этом.
Я не имею представления, куда мы едем, где то село, как мне себя вести.
Боль действительно отступила, слегка улеглась, но я все еще очень слаб. Меня стараются не дергать без дела.
