– Знаю, знаю… – сморщил лоб Иван, не решаясь в святочный день мстительно напомнить приятелю по игрищам и совместным чтениям при свечах толстых исторических фолиантов нечто из ряда вон выходящее. Что отец Андрея Курбского из их ярославского рода, князь Михаил Михайлович состоял в еретической партии великой княгини Елены Молдавской и царевича Дмитрия-внука и многие пагубы против его отца Василия во время острейшего династического кризиса. Что дед Андрея Курбского Михайло Тучков при кончине скоропостижной матушки, великой княгини Елены, ближнему дьяку ее Цыплятеву многие надменные слова и оскорбления изрек. Только не хочется портить себе святочное настроение дурными воспоминаниями. Как никак его друг детства и юности тактично, чтобы не обидеть государя, отказался от претензий на «старшинство» ветви ярославских князей, что от первого Мономахова сына Мстислава, противопоставив ее «младшей» ветви третьего Мономахова сына Юрия Долгорукого.
Иван с какой-то отчаянной горечью подумал: «Слава Богу, не стал вспоминать, что князя Юрия, получившего от отца самый захудалый московский удел «Долгоруким» стали звать за слишком длинные, «долгие» руки к чужой мошне, когда он в кабаках на Москве-реке, да на Яузе торговал хмельным зельем, брал с проезжих купцов десятину деньги, грабил их», но в слух сказал громко и весело:
– Вот я, Андрей, почему-то о тебе и твоем роде Курбских, гораздо больше, чем о роде Кубенских и об опальном старом князе Иване Ивановиче задумался… Сдается мне, что жизнь нас сильней в один неразрывный узелок скрутит, чем с дворецким Иваном Кубенским… А к кому моя государева милость будет сильней – к тебе ли, князю Андрею Курбскому, или ко князю Ивану Кубенскому – одному Господу, да нашим общим любимым святителям Николе Можайскому да Федору Чермному ведомо…
– Так надо быть все же всегда и ко всем милостивей, государь… – начал бурно Андрей Курбский, и уже чуть помягче, на дружеской святочной ноте. – …Все же как никак Святки начались… До Крещенья сам Господь Бог велел всем все грехи и прегрешения прощать…
– Не торопи меня, Андрей… – Иван, вспомнив про обвинительный напор Федора Воронцова, не решился тотчас на быстрое помилование Ивана Кубенского, предусмотрительно прикинув, мол, пусть и владыка Макарий об опальном попечалится. – Опала и ссылка тоже чему-то научают… Ничего, все будет хорошо… Вернем, вернем из Переяславля нашего с тобой родственника, Ивана Кубенского… Такое впечатление, что все мы породненные и единой цепочкой княжеской связанные… Иногда даже кажется, цепью скованные, ничего нельзя предпринять, чтобы что-то к лучшему изменить… Ну, это я так, к слову, после твоего рассказа о родах Кубенских, Курбских…
– Пусть будет по-твоему, государь… Святки на то и существуют, чтобы душа в скором празднестве Богоявления возрадовалась…
Иван, зная Андрея Курбского как великого книжника, захотел испытать того и с хитрецой спросил:
– А что ты еще знаешь о Святках и Богоявлении?..
Андрей понял, что его испытывают, и попытался не ударить в грязь перед своим государем, показывая, что он умеет не только лихо собутыльничать на охотничьих и плотских потехах, но и в Закон Божьем с историей силен.
– …Святки справедливо называют святыми вечерами… – ровным спокойным голосом начал Андрей Курбский, возможно, в воспоминание событий рождества и крещения Спасителя Христа, совершившихся вечером или ночью. Святить двенадцать дней после праздника Рождества Христова Церковь начала с древних времен. Указанием на это могут служить 13 бесед святого Ефрема Сирина, произнесенных им от 25 декабря по 6 января, а также «слова» святителя Амвросия Медиоланского и святителя Григория Нисского. Древнее двенадцатидневное празднование Святок подтверждается церковным уставом преподобного Саввы Освященного, по которому во дни Святок «никакожо пост, ниже коленопреклонения бывают, ниже в церкви, ниже в кельях», и запрещено совершать таинство брака. Тоже подтверждено и кодексом Юстиниана… Вторым туронским собором все дни от Рождества Христова до Богоявления названы праздничными…
