– Это моя подруга – Лена Костина, с детьми мне помогает, – продолжала говорить Иванова всё тем же сорванным голосом, не меняя однажды взятую интонацию. – Я и старалась справиться, – продолжила она после короткой паузы, – но что поделаешь, ну не могу я, всё пью и пью.
И она снова расплакалась.
– Да и не очень-то ты пьёшь, – только войдя, с разбегу бросилась на её защиту Костина, взявшись за края юбки и с усилием обтягивая ей свои полные колени. – В последнее время и не притрагиваешься.
– Если бы я…
– Ну а когда в последний раз было? Ну сама посчитай? Месяц назад у Санаевых свадьбу отмечали? А до того что? Карцевы приходили? Да то уже месяц назад было. А тогда, когда с Мариночкой-то случилось, и не было там ничего, Сашка-то сама попросила детей забрать. Так что вот, – сказала она, оглядываясь на гостя. – А Вы-то что? – Заговорила она, обращаясь уже полностью к Грудинину. – Сбили, неаккуратно ездили, а что теперь? Вы в тюрьму, а девочки-то уже и нету. А знаете что за девочка-то была? Знаете, какая девочка? Олимпиады выигрывала, во дворе в волейбол играла, умница, отличница. Ну? Ну что вы?
– Я со своей стороны всё сделаю, – растерянно заговорил Грудинин.
– Или откупиться думаете? Думает, купил машину, деньги есть и всё позволено? Пьяный был что ли?
– Я уже рассказал всё Наталье Николаевне, – произнёс Грудинин, с трудом сдерживаясь от раздражения. – Собственно, я приехал загладить свою вину, предложить посильную помощь. Знаю, что ребёнка не вернуть, я готов понести наказание, но хотел бы хотя бы немного…
– Ну-ну, – произнесла Костина, смерив его надменным взглядом.
Этот взгляд чрезвычайно раздражил его. «Хабалка рыночная, наглая баба, – подумал он про себя. – Главное – сдержаться, перетерпеть, перетерпеть это».
Он сидел, глядя то на Костину, то на Иванову, вытиравшую красное от слез лицо и, казалось, полностью погрузившуюся в себя.
– Так что ты о помощи-то говорил? – сказала Костина своим визгливым голосом.
– Я готов предложить со своей стороны сумму, которая в моих силах, и которая…
– Что за сумму-то?
– На первое время я хотел бы предложить триста тысяч рублей.
– И что? Чтобы тебе она подписала (она сделала жест как будто пишет на ладони), что ты ни в чём не виновен? Ты это не подписывай, Наташ, не подписывай, – сказала она, обращаясь к Ивановой.
– Я, со своей стороны, не требую никаких обязательств, я понимаю ваше горе… – сказал Грудинин, глядя только на вдову и только к ней обращаясь.
– Не надо мне ваших денег, – глухо ответила та, не поднимая голову.
Некоторое время сидели молча.
– Погоди, Наташ, ты всё же не горячись, подумай о детях, о Машке с Артёмкой, – наконец, зашептала Костина, нагнувшись к уху Ивановой. – В школу-то Машка в следующем году, с чем пойдёт-то? А Лодыгиной чем отдашь за похороны?
Вяло попротестовав, мать, видимо, только для того, чтобы её оставили в покое, согласилась взять деньги. Грудинин разложил перед ней на столе шесть пачек, по пятьдесят тысяч рублей в каждой. Он заранее придумал этот ход – взять купюры помельче, по пятьсот рублей, чтобы сумма казалась внушительней. Но на вдову разложенные перед ней деньги, составлявшие, вероятно, две её годовые зарплаты, никакого впечатления не произвели. Она сложила пачки одну на другую и положила бы их в сервант, на видное место, если бы Костина не шикнула на неё. Только тогда она убрала деньги в шкаф. Разобравшись с этим, пошли на кухню. Костина, видимо, привыкшая как дома распоряжаться тут и знавшая где что лежит, достала с полок чашки и стала резать принесённый с собой большой кремовый торт. Дети, до того смирно с печальными лицами сидевшие, глядя на плачущую мать и на странного молчаливого гостя, отвлеклись на торт и начали ссориться из-за какого-то лучшего, с розой, куска. Грудинин хотел улучить момент и поговорить с вдовой наедине, но увидев, что это из-за близости Костиной не получится, отказался от чая и сказав, что спешит, извинился и вышел в коридор.
