– Кто-нибудь еще желает высказаться? – спросил доктор Голев.
Высказались двое. Девушка с вьющимися волосами, Карен, поинтересовалась, что Митя чувствует по отношению к своей бабушке. Похожий на йога долготелый жилистый парень, растянувшийся на траве, представился Глебом и спросил у Мити, известно ли ему что-нибудь о его родителях. Кем они были, куда пропали, почему Митю растила бабушка, а не они?
Митина бабушка умерла. Что он чувствовал по этому поводу? Трудно сказать. Всякий раз, как только он собирался что-то почувствовать, легкие начинали судорожно сжиматься, воздух застревал поперек горла, словно проглоченный шарик от настольного тенниса, в который они играли по вторникам и четвергам, и тут уже становилось не до бабули. Тут уж главное было – не задохнуться.
Поэтому на вопрос красивой Карен Митя ответил набором слов, скороговоркой, ставшей уже привычной за несколько месяцев общения с людьми Земли, которые оказались сплошь журналистами и психиатрами:
– Гнев, обиду и опустошение.
«Йогу» на его вопрос о родителях Митя ответил чуть более развернуто:
– Все, что я слышал о своих родителях, было рассказано мне бабушкой. А значит, все это тоже было враньем. Которое нет смысла обсуждать.
– Кто-нибудь еще? – Доктор Голев скользнул глазами по группе. Задержал взгляд на Альбе. На Одиссее. На Андреа.
Группа у них подобралась, конечно, странная. С каким-то слишком уж очевидным, подозрительно контрастным соотношением сил: семь человек «красавцев» и семь «уродов».
Все «красавцы» были красивы одинаково. Каждый «урод» – уникален в своем уродстве.
«Красавцы» были улыбчивы и словоохотливы. «Уроды» предпочитали помалкивать, пока не спросят. Поэтому в первые дни тренинга доктору Голеву приходилось их окликать, тормошить, выдергивать, обращаясь к каждому индивидуально.
Доктор Голев уже открыл было рот, чтобы высказаться самому (как тренер группы, он всегда был завершающим в сборе обратной связи), но тут подал голос другой участник, Арсений Елькин, сидевший все это время с унылым отсутствующим лицом. Задохлик Сенечка.
– У меня вопрос, – сказал он, не глядя в сторону Мити. – По поводу киберлука. Что-то я не понял, как это твой актер оказался в доме «индуса», активировав «китайца»?
– «Корейца».
– Без разницы. Я знаю эту программу. Там же при активации персонажа сразу выставляется вся стилистика: пол, возраст, одежда, фоновый интерьер… Чтобы это изменить, нужно специально копаться в настройках. Этот ч-человек, Ни… Никитос, он все в-в-врет. Не мог он «с-случайно» перепутать дома.
Говоря, Сенечка заметно нервничал, раскачивался вперед-назад, зажав руки между коленями и сосредоточенно глядя вниз. Даже заикаться начал. Было видно, что общее внимание его тяготит и пугает.
– Ну, не знаю. Может, глюк какой-нибудь, – пожал плечами Митя. Кажется, он был рад, что разговор перескочил на чисто технические нюансы. Он тут же перестал отдуваться и вытирать пот со лба, испытывая сейчас явное облегчение.
– Да н-нет, н-не могло там быть та-та-такого г-глюка, – упорствовал Задохлик.
– Но было же.
– Очень с-с-с… с-со… сомневаюсь. Это с-стан-ста-а-ан…дартная прога, там п-персонаж п-привязан кф…кф… к фону. – Чем дальше, тем труднее давалось Сенечке выдавливание из себя слов. Его лицо искажали мучительные гримасы, угол рта начал дергаться в нервном тике. – Шт…шт…штобы его п-переместить, нужно за-за-залезть в на-на-наст…ройки…
