– А я все же не понимаю Диса. Неужели ему было настолько наплевать, как изменились остальные, что он и на денек не мог задержаться? И потом, что за свинство по отношению к Закарии? Зак так старался, совершил невозможное, и вот…
– Да бог с ним, с Дисом! Он среди нас был самым несчастным – пусть теперь ему будет кульно! А я предлагаю устроить вместо ужина отвязную вечеринку, с танцами и шампанским! И никакой жратвы!
– Ну нет! Это тебе никакой жратвы, а я бы не отказался от большого сочного стейка средней прожарки, да под бокальчик красного вина… ммм!
Альбино внимание металось от реплики к реплике, словно ошалевшая белка в ветвях деревьев. Чтобы немного успокоиться и прийти в себя, Альба решила прибегнуть к старому испытанному приему – сосредоточиться на ком-то одном. Разглядеть его во всех подробностях. Представить, как бы она его нарисовала…
Вот доктор Голев. Даже сидя во главе стола, он умудряется выглядеть неприметно, как бы предоставляя происходящему – происходить, а себе отводя скромную роль наблюдателя. Он похож на молодого человека из прошлого столетия. На этакого состоятельного, или даже очень богатого, имеющего влияние в своей сфере мажора-профи, который, впрочем, успешно прячется под образом хорошо воспитанного скромного программиста.
Коротко стриженные темные волосы, серые внимательные глаза (но это внимание – приглушенное, мягкое, не настаивающее), чуть приподнятые уголки губ – как бы намек на готовность приветливо улыбнуться в ответ на любой сторонний взгляд, остановившийся на этом лице намеренно или случайно. Однако и это впечатление обманчиво: расцветать в улыбках доктор как раз таки не спешит. Хватит с вас и приподнятых уголков.
Внешность доктора Голева комфортна. Да, именно так Альба описала бы ее одним словом. Комфортна. А если бы рисовала его портрет, взяла бы сепию, даже всего один оттенок сепии – жженую умбру. Кое-где сгущала бы ее чуть сильнее, кое-где растушевывала бы до полупрозрачной дымки, но ничего лишнего, никаких посторонних цветовых вкраплений. И – линии. Плавные, волнообразно скругленные линии, перетекающие одна в другую. Ничего резкого, внезапно обрывающегося, царапающего восприятие. Замкнутая система.
Сидящая по левую руку от него Натэлла Наильевна – это, конечно, нечто глянцевито-зеленое, чешуйчатое. Неприятное.
Доктор Ларри – малиновый. Большая малиновая клякса в фиолетовый горох.
Фадей – медно-красный. Ирвин – янтарный. Закария – молочный шоколад.
Что же касается бывших контуров, то ни у одного из них не было определенного цвета. Каждый представлял собой буйство красок, аляпистый цветовой хаос. Масло, акрил, акварель… Каждый фонтанировал радугами и взрывался фейерверками в ночном небе, ликовал и вопил о своем триумфе. В какой-то момент Альба подумала, что просто так это все не кончится. Что всем этим людям надо срочно приложить к чему-то свою энергию, пока она, энергия, сама их к чему-нибудь не приложит. Не заставит, например, залюбить друг друга до смерти, или разобрать особняк доктора Голева на кирпичики – памятные сувениры об этом дне, или рвануть через лес в какой-нибудь модный столичный клуб. Бежать, правда, далековато, больше ста километров, так ведь бешеной собаке семь верст не крюк.
Словно в подтверждение Альбиных мыслей, чья-то нога коснулась под столом ее ноги, интимно скользнула вверх по подъему голени. Альба вздрогнула и в замешательстве подняла глаза на сидевшего напротив Модеста. Моди Биг смотрел на нее с самодовольной сальной ухмылочкой. Встретив взгляд, нахально подмигнул:
