Грустно-весело - страница 13

– Слушай, попрохладнее стало.

– Мам…

– Кирилл, ну ты хоть не начинай.

– Сколько это будет продолжаться?.

– Тёть Лен, куда положить?

– Люд, в багажник тогда. Всё, поехали.

– Ты же врач! Её нужно положить…

– Кирилл!! А ещё я сестра её! Пусть лучше так всё будет… Не сложно же раз в год всем подыграть ей… Все справляются…

– Да, но каждый год…

– Кирилл…

– Залезай, Игнат.

“Сынулька! Привет! Как мы рады, что ты написал нам! Слава Богу, что всё у тебя хорошо. То, что со всеми подружился, тоже очень хорошо! Ты у нас молодец. Всегда общительный был. Ты там скажи, что в студенчестве журналистом работал. Отец вот говорит, что там какие-то военные листки же есть у вас. Вот и давай! Прояви инициативу, скажи, что умеешь писать статьи. У тебя же так хорошо получается, все зачитываться будут, да и время так быстрее пройдёт…”

На этом месте письма майор Жирнов тяжело выдохнул и принялся вытирать правой толстой ладонью лицо, раскрасневшееся от нервов и коньяка. В его квадратненьком кабинете горела лишь настольная зелёная лампа на столе. 45-летний военный сейчас сидел за ним, а напротив него, по другую сторону стола, – сутулый молоденький солдат. С плаца через открытое окно доносились берцово-каменные дроби. Жирнов продолжил читать.

“…Ты вот пишешь: “Мам, мы пока в учебке, тут дисциплины секретные, заглушки стоят, поэтому и запретили телефоны, поэтому и не звоню, не переживай, письма писать зато буду” – а как мне, скажи, не переживать, когда у тебя, вообще, возможность была не идти в армию? Будешь отцом – поймёшь! Конечно же я переживаю и буду переживать! Вот увижу тебя перед собой – тогда и успокоюсь. А пока нет уж. Сколько раз вот говорила что тебе, что сестре твоей: меня уже не переделать, всё, вот такая я! Сынуль, а чем вы там в “канцелярке” занимаетесь-то? Или тоже секретно? Но всё равно молодец. Туда же не всех берут. У вас и удобства там есть, получается, не то, что у других, раз даже письмо нам вон не написал, а на принтере распечатал…”

Майор медленно поднял глазами железный воздух. Лицо солдата ему было видно плохо: свет падал лишь на его грудь и сложенные у низа живота бледные худые руки. Рядовой не двигался.

“Хорошо, что хоть 14-го к тебе приехать можно!..”

Жирнов открыл свой огромный исписанный бордовый блокнот, полистал, среди корявых записей увидел: “Подпись первых двух увольнительных 20 роты – 13.08, 14.08”. Лукавый взгляд сверкнул в сторону силуэта 23-летнего лица.

“…Сынуль, думаем вот, что взять-то тебе поесть… Я твоей любимой колбаски обязательно наберу у тёть Светы, а кока сделает салат твой любимый. Отец пивка всё предлагает, но какой там, если у тебя один день всего лишь увольнительный. А так, конечно, посидели бы хоть расслабились немножко. Я уж ему сказала, чтоб даже не думал брать, а то не дай Бог чего. Сёстры все твои тоже хотят приехать. Машка сказала, на кружке договорится с учительницей. Такая строгая встала и говорит: “Я эти развивашки и сама могу потом подготовить! А брата увижу только через год!” – представляешь? Главное, так вот ни за что за домашнюю не сядет, а тут вот тебе, пожалуйста! Стимул какой появился. Ой, до сих пор смеёмся. Кира возьмёт отгул. А Туська у нас приболела вот, представляешь? Возили вчера к ветеринару, старенькая она уже, конечно… Зубы крошатся, в пятнах вся, да и Кирка всё говорит, что она грустненькая стала в последнее время. Прописали лекарство. Из шприца надо впрыскивать в рот. Сопротивляется, а чего делать…”