Грядет еще одна буря - страница 14

Впервые я увидела аятоллу Саиди, когда мне было лет семь-восемь. Но в то время мы его знали еще как господина Саиди. Во-первых, он был молод, чтобы зваться аятоллой, а во-вторых, он был близким другом моего отца, и их дружба не знала званий и титулов.

Не удивляйся, что я излагаю некоторые факты в деталях и подробностях. Бывают моменты, которые только с виду просты, да зато меняют весь ход человеческой жизни. Знай, что если я вынужденно останавливаюсь на каком-то месте в этом поспешном обзоре прошлых лет и событий, то это не просто так.

Моя мать только что умерла, и господин Саиди пришел к отцу, чтобы выразить соболезнования и все такое.

Я в том возрасте хоть и не понимала, что такое смерть, но столько рыдала и горевала – я ведь была единственной девочкой в семье, поскребышем, и потому ясно, какой невыносимой болью для такого ребенка было потерять мать.

Господин Саиди захаживал к нам еще до той трагедии, однако я его не видела: когда он приходил, то шел сразу в комнату отца. Чай, фрукты и угощения для него обычно приносили братья.

Кажется, господин Саиди пришел к нам через три-четыря дня после поминок по матери[5]; это уже спустя много времени, после поминок на сороковой день, к нам стали приходить родные и друзья, и дом был то полон гостей, то пуст.

Мы, то есть все четверо детей покойной, по просьбе или приказанию отца с момента прихода гостей и до их ухода для соблюдения приличий сидели рядом с ними.

К счастью, когда господин Саиди пришел повидаться с нами, у нас не было других гостей, но по привычке я и трое моих братьев сидели у дверей, а отец – с другой стороны. Гостя же мы посадили в центре комнаты.

Это был высокий худощавый мужчина, лет под тридцать, с благообразным и привлекательным лицом, длинной и густой, но мягкой черной бородой, и до того ласковый, что любо-дорого глядеть было на него.

Усевшись, он сразу обратился к отцу и братьям и сказал: «Ваш покорный слуга, господа, уже приходил к вам – на траурное собрание[6] и на поминки и выражал свое соболезнование. Сегодня же я побеспокоил вас только затем, чтобы выразить соболезнование этой маленькой ханум, – тут он указал на меня и продолжал: – которая с этого момента будет считаться уже взрослой, так как она – единственная ханум в этом доме».

Отец и мои братья – самый младший из которых был на пять лет меня старше, а остальные – на три года старше один другого, – начали благодарить, обмениваться любезностями и церемонничать, я же потеряла дар речи – то был первый раз, когда я столкнулась с подобным обращением. У меня не было нехватки в любви, особенно потому, что спустя несколько дней с момента кончины матери все окружающие в преувеличенном виде высказывали мне свои нежные чувства, но их любовь носила в целом характер жалости, я это понимала всей своей детской душой, и мне было противно. Но тот человек своими двумя-тремя фразами почтил меня так, словно то было дуновение легкого, живительного ветерка в жаркой пустыне.

Таким образом, даже несмотря на то, что я сотрясалась от рыданий, то были слезы довольства, а не скорби и печали. Но в тот момент я сдержалась и не расплакалась.

Господин Саиди, продолжая говорить, поднялся и подошел ко мне. Присел на полу, скрестив ноги, и мне на миг вдруг захотелось, чтобы он усадил меня к себе на колени, и тогда я бы склонила голову ему на грудь. Он будто бы прочитал мои не высказанные вслух мысли и тут же все так и сделал, двумя руками обнял меня за талию и посадил к себе на колени, чего мне так хотелось. Теперь пришло время мне заплакать, но я снова сдерживалась, пока он не прислонил мою голову к своей груди и не сказал: «Поплачь, доченька! Плакать – не только детям можно, но и взрослым не воспрещено».