Он сразу успокоился, едва принял решение. Совсем стемнело. Редкие далекие огни мелькали в окне. Цыганята угомонились. Глава семейства похрапывал на нижней полке, разметавшись от жары. Лишь цыганка, пристроившись напротив мужа, отгоняла от его лица вездесущих мух пестрым платком.
Акопов спрыгнул в проход, покачался и побрел в тамбур. Русский встрепенулся и проводил его взглядом. Трехгранным ключом Акопов закрыл дверь на переходную площадку в соседний вагон, а наружную, наоборот, открыл.
Когда он вернулся, пьяная дурацкая улыбка застыла на его лице. Хватаясь за чьи-то ноги, опираясь на полки, он поковылял вперед, пока не добрался до двадцать шестого места. Икнул и наступил на ногу молодому человеку в светлом костюме.
– Извините, пожалуйста, – пробормотал.
У молодого человека в глазах мелькнуло изумление.
– Ничего, – поморщился он. – Бывает…
– Нечаянно! – с пьяным упорством сказал Акопов. – Просто качает.
Завертевшись, он рухнул на колени молодому человеку.
– Нечаянно, – повторил Акопов и убрался в проход.
Пистолет гебешника уже лежал в его кармане. Все так же улыбаясь и мурлыча под нос «Тановар», он дошел, до русского, коротавшего время над газетой с грудой костей и корок. Акопов снова не вписался в проход. Объедки посыпались на пол.
– Ты что делаешь? – зашипел русский.
– Да я тебя… – с пьяной обидой сказал Акопов и на плохом русском кратко изложил перспективу дальнейших отношений.
Русский полыхнул глазами и схватил Акопова за шиворот. Со своего места сорвался гебешник в светлом костюме, растерянно шаря под полой. Заверещали женщины. Поднялись Юсуп с Назаром, но Акопов взглядом приказал им не вмешиваться. Через секунду русский выволок Акопова в тамбур и прижал к стенке возле угольного ящика. Молодой человек в светлом костюме показал вагону красное удостоверение:
– Мы из милиции! Оставайтесь на местах.
Дверь за собой он захлопнул и повернулся к Акопову:
– Ну, закончим игры, дорогой друг?
Спросил по-русски. И Акопов ему ответил по-русски:
– Закончим, дорогой друг. С удовольствием.
Стрелял он сквозь карман. Спустил трупы под откос.
Брызги крови вытер собственным пиджаком, а потом выбросил его вместе с пистолетом гебешника в гудящую тьму. Закрыл дверь. Рванул рубашку на груди, мазнул по угольному ящику ладонью, провел по лицу. В таком виде и заявился в вагон:
– Вай, люди!
– Чего орешь? – высунулся проводник. – Выпил – спи!
– Ограбили! – продолжал орать Акопов. – Говорят, сволочи, из милиции, а сами пиджак с деньгами сняли и выпрыгнули!
– Так тебе и надо, – вздохнул проводник. – Меньше пей в другой раз. Аллах все видит!
– Как же я домой поеду? – завопил с новой силой Акопов, размазывая по лицу грязные слезы. – Всю выручку отняли, всю выручку! Три ковра ручной работы! Вай-дод!
– Значит, давно за тобой наблюдали, – сказал проводник. – Может, с самого рынка. Теперь сходить придется. Скоро станция.
– Зачем сходить? – продолжал убиваться Акопов. – Мне домой надо, дети ждут…
Вокруг него собралось полвагона.
– В милицию на станции заяви, – объяснил проводник. – Недалеко ведь отъехали, может, поймают.
– Спасибо, надоумил! – полез к проводнику с объятьями Акопов. – Ух, если поймают… Собственными руками!
Акопов вытащил из-под полки с цыганятами тяжелую сумку – приметную, из красного кожемита, и пошлепал, тихо завывая и мотая головой, к выходу. В окнах мелькали редкие станционные фонари. Забытая Аллахом станция на долгом восточном пути.
