– Могу предложить более интересную работу, – сказал Седлецкий. – Перспективную, хорошо оплачиваемую… Правда, с разъездами. Но вам, пока молодой, не грех за казенный счет мир посмотреть. Верно?
Озадов ответить не успел. В аудиторию влетела яркая, словно попугай, Лерочка, секретарша учебной части.
– Ой, Алексей Дмитриевич! Вас к телефону… Просто оборвали. Срочно, говорят, и немедленно!
– Так срочно или немедленно? – поднялся Седлецкий. – Велик могучим русский языка… Правда, Лерочка?
Оказалось, и срочно, и немедленно. Через пять минут он уже выводил белую волгу со стоянки перед институтским подъездом, успев лишь позвонить домой и предупредить жену, что обедать не заедет – дела.
Грязь на дорогах оттаяла под апрельским солнцем и шипела под колесами. Машину чуть заносило – пора бы резину сменить… Разворачиваясь с Тверской на Садово-Триумфальную, Седлецкий едва не врезался в темно-вишневый вольво, который на самом повороте неожиданно выскочил вперед – подрезал, как говорят автомобилисты. Седлецкий забибикал, но хозяин вольво и ухом не повел.
– Сволочь! – крикнул в сердцах Седлецкий, – Права купил?
В последнее время по Москве стало опасно ездить. Мальчики в зарубежных тачках бестрепетно летали на красный свет, подрезали на поворотах, заскакивали на тротуары и газоны, разворачивались в любом неожиданном месте – хоть в центре встречного потока. Гаишники в столице, казалось, вымерли, словно мамонты. В былые годы этот хмырь в вольво давно бы без прав остался. Впрочем, заметил сам себе Седлецкий, в былые годы на московских дорогах почти не встречались иномарки.
Седлецкий благовоспитанно прижался к бровке и тихо-мирно дополз до Самотеки. Не хватало еще в аварию попасть после вызова к заместителю начальника Управления.
Конспиративная квартира генерал-майора Савостьянова выходила окнами на Театр зверей имени Дурова. Многозначительное соседство. Большая комната напоминала кабинет ученого, этакой пыльной архивной крысы, – тут стоял обшарпанный стол, заваленный рукописями, пожелтевшими ксерокопиями, гранками статей, дряхлыми папками со следами многочисленных наклеек, брошюрами, драными конвертами. В углу, правда, на отдельном столике, посверкивал компьютер с большим монитором, словно бросающий строгостью линий вызов ветхозаветному бардаку на рабочем столе. По стенам стояли застекленные стеллажи с книгами на английском, французском и арабском. Генерала ценили в узких научных кругах как бесценного арабиста, знатока наречий Магриба.
Одиннадцать лет он работал квартирьером «Аль Махриби» – международной организации исламских правых. Разъезжал по миру, готовил базы для тергрупп, обеспечивал их оружием и техникой. Звали его тогда Хассан Мисрий – Хассан Египтянин, потому что внедрялся он в Каире. В «Аль Махриби» Савостьянов дослужился до новой клички Газзаби, Сердитый, а в Управлении – до подполковника. Он усовершенствовал знание основных европейских языков и всех арабских диалектов, до которых мог дорваться. С его помощью, а в некоторых случаях при его участии было организовано два десятка нашумевших выступлений правых в Европе и Америке.
Савостьянов был инициатором нескольких крупных разборок с «Фатхом», после чего палестинцы открыли на Хассана Сердитого настоящую охоту. Они и выдали его итальянской жандармерии. В личине матерого арабского террориста Савостьянов бежал быстрее лани через всю Италию – от солнечной Калабрии до пасмурного Пьемонта, меняя машины, поезда и документы, а заодно вспоминая, на случай ареста, запасную легенду агента КГБ. Уже за Миланом пришлось прыгать ночью на ходу из поезда. От погони он оторвался, но повредил колено и на явку в Швейцарии буквально приполз.
