Вскоре вернулся в Москву и начал преподавать в разведшколе Управления. Выдержал один семестр и запросился на оперативную работу. В качестве паллиатива ему предложили должность заместителя начальника Управления и кураторство над службой безопасности. В общении с окружающими, вероятно, вследствие травмы и неутоленной жажды дела, Савостьянов был груб, неуживчив и, раздражаясь, изъяснялся матом, переплетая его арабскими проклятиями. Внешне он походил на черного угрюмого бульдога, украшенного щеточкой насеровских усов с проседью на самых кончиках.
Седлецкий знал генерала более двадцати лет. В институте они встретились в комитете комсомола, где студент Седлецкий представлял курсовое бюро, а аспирант Савостьянов – партийную организацию. Они довольно близко сошлись – по-землячески. Оба были из Ростовской области. Потом оказались вместе в разведшколе Управления. Здесь Седлецкого натаскивали на работу в Иране и Афганистане, а Савостьянов готовился к «нелегалке» в Египте.
Близко они не виделись почти год. Сдал генерал – под глазами мешки, лоб в испарине, складки вокруг рта закаменели. Теперь он еще больше походил на бульдога. На больного и старого бульдога. Выбравшись из-за стола, Савостьянов побрел, сильно хромая, к окну, из которого открывался вид на сад ЦДСА и новые дома Олимпийского проспекта. Закурил и спросил:
– Тебе арабисты не нужны?
– Хорошего человека пристроим. По блату. А если серьезно…
– Я серьезно и спрашиваю! – перебил генерал и повернулся к Седлецкому. – Пора, чувствую, в отставку уходить.
– Так все плохо? – насторожился Седлецкий.
– Хуже некуда, Алексей… Всякая шелупонь, всякая бумажная потаскушка, твою мать, звонит мне по городскому телефону! А? Как в баню звонит насчет свободных нумеров! Президент, видите ли, поручил составить справочку. Причем быстренько. А? Быстренько! Естественно, я этого придурка отшил. И приказал адъютанту больше не соединять. Что ж ты думаешь?
– Позвонил другой придурок, – предположил Седлецкий. – Званием повыше.
– Верно, – согласился генерал. – С тем же поручением… Они там что, с ума посходили? Вообще, откуда они знают о существовании Управления? Нет, надо уходить к едрене фене, аллаюна алияка…
– Ну и правильно, – после небольшой паузы сказал Седлецкий. – Без работы не останешься. С нового учебного года возьмешь группу первокурсников. Не забыл, полагаю, разницу между дивани и магриби? А между таликом и насталиком?
Генерал прохромал к столу, взял старый конверт и стремительно начертал четыре раза одно и то же предложение справа налево, в столбик. Перебросил конверт Седлецкому, который развалился в единственном гостевом кресле. Тот полюбовался классическими разновидностями арабского письма и заметил:
– Прекрасно, Юра, прекрасно… А я так не умею. Кстати, не разберу последнее слово.
– В Алжире и Тунисе так называют евнухов. А восточнее, в Ираке или в Сирии, это слово обозначает ругательство.
– Какое? – с научным интересом поднял глаза Седлецкий.
– Очень простое – мудак.
– Ты бы порвал листочек, – посоветовал Седлецкий. – Не дай Бог, сыщется еще какой арабист. И узнает, кого ты евнухом окрестил. Не вводи ближних в грех стукачества.
Генерал бросил конверт в пепельницу и поджег.
– Значит, вместе преподавать будем, Юрий Петрович? – спросил Седлецкий. – А командуют пусть эти… Как их в Ираке зовут?
Савостьянов разбил спичкой слой пепла и вздохнул.
