Гуманитарная помощь - страница 5

А вот так… да ещё в ночной рубашке – это было не зазорным, а ежели и грешком, то небольшим, извинительным, даже, пожалуй, больше любопытством или игрой.

И мы продолжали предаваться этим полуутехам. Потом для меня наши игры всё же кончались некоторым облегчением, удовлетворением (до чего смешное слово!). К тому же у меня перед девушками было одно неоспоримое преимущество: в свои пятнадцать лет я, военный мальчишка, уже не только знал, где у женщин находится таинственная майна, но и на какого живца ловят рыбу в этой незамерзающей проруби!

Несмотря не свой вполне классический «толстовский» отроческий возраст, в свои пятнадцать лет я не был совсем уж неопытным молочным телёнком…

Впервые слово «побаловаться» в его взрослом толковании я услышал от своей тётки Евдокии, младшей сестры моего отца. Было ей лет двадцать семь – двадцать восемь, мужа её, с которым прожила она перед войной всего-то года три, убили под Сталинградом, и она осталась вдовой, да ещё и с «довеском» – пятилетним Петькой на руках.

Тётя Дуся была не слишком-то красива: нос кнопкой, а лицо – ну, словно бы в сдобное тесто сыпанули горсть просяных зёрнышек. Конопатая… При встречах – знакомствах на праздничных сборищах или семейных торжествах она совала ладошку лопаткой и представлялась:

– Ровесница Октября. Вдова.

А после гуляний самую чуточку поддавший дед, большим пальцем то и дело поправляя усы, с тяжким вздохом говаривал бабке:

– Дуняха-то… Взамуж не больно навостришься, когда вокруг свободных девок навалом…

…Летом я, как всегда, спал на сеновале, на старом тулупе, пахнущем вкусно и по-домашнему уютно. Я бы даже сказал: сытно. Где-то далеко, вёрст за пять, огромными гулкими шарами раскатывался гром, и от его незлобивого ворчания на хранящем медовый запашок сене, да под надежной тесовой крышей снились спокойные цветные сны…

Сквозь полусонную дрёму я уловил тяжёлое поскрипывание ступеней приставной лестницы. Потом чья-то рука осторожно нащупала ною голую ногу под одеялом.

– Лёнечка, не боись. Это я, тётя Дуся. Можно, я у тебя полежу, а то в доме-то невтерпёж душно…

И она, не дожидаясь моего ответа, ловко откинула толстое одеяло, собственноручно простёганое бабушкой, и скользнула под него, прижавшись ко мне всем своим жарким телом.

Я лежал на правом боку и спиной ощущал, как её грудь тяжело и мягко давит мне на спину; между лопатками становилось тепло и влажно; от тёти Дуси едва ощутимо попахивало яблочным самогоном и укропом, – видимо, совсем недавно закусывала бражку свежепросольными огурцами. Полуобняв меня левой рукой, она вытянула мою маечку из трусов и стала лёгкими касаниями гладить меня по животу.

– Лёнечка… ты это… – в её голосе появились некие вибрирующие интонации, – не хочешь со мной… немного побаловаться, а? Да ты не боись, не боись, – я тебе вреда не окажу, – необидно хохотнула она. – Ты, небось, ещё этим самым… не занимался, а? Не пробовал на скус?

Её рука осторожно, но настойчиво и целеустремлённо оттянула слабую резинку моих трусов и призывно взялась за мой ничего подобного не ожидавший вялый отросток…

– Ишь ты… – с ноткой едва заметного самодовольства шепнула она, – подымается. Да ты выпусть его наружу, дай-кось я тебе подмогну, – и она деловито стянула с меня последнее прикрытие. Затем, чуть приподнявшись, быстрым неуловимым движением стащила с себя платье, и я с тихим ужасом осознал, что под ним на ней больше ничегошеньки нет! Она поворотила меня на спину, и её могучая богатырская грудь, налитая невостребованной женской силой, буквально затопила моё лицо.